Куликовская битва. Запечатленная память - [65]

К очень редким в русском средневековом искусстве темам относится сюжет прощания воинов со своими женами. Обняв друг друга или взявшись за руки, в полных внутреннего напряжения позах, стоят они перед тем, как расстаться надолго или навсегда. Одно из изображений дополняется изображением непредусмотренного текстом знамения: на небесной сфере изображены солнце, с одной стороны, и восьмиконечная звезда — с другой.

Какая же мысль может быть вложена в это знамение-предсказание? Чаще приходится сталкиваться с соседством в средневековых рисунках Солнца и Луны. Исчезновение Луны при восходящем Солнце, соглано истолкованию известного церковного писателя XII в. Кирилла Туровского, это Ветхий Завет, уступающий Евангелию, что обозначает обновление мира[717]. Уход с небосвода Луны понимался как прекращение братских раздоров. Ведь традиционные народные представления, сохранившиеся до прошлого столетия, связывали с Луной место убийства Авеля его братом Каином[718]. Таким же, как Луна, антиподом Солнца были соперничавшие с ним звезды. Например, в Лаврентьевской летописи под 1064 г. появление звезды «по заходе солнечнемь» воспринимается как предвестие «крови пролитья» — междоусобий и нашествия «поганых»[719]. Возможно, противопоставляя звезде Солнце, миниатюрист провозглашает наступление новой эры на смену веку раздора и братоубийства.

Остро чувствуя затаенные в тексте символы, художник последовательно выявляет их доступными ему средствами. Иллюстрируя слова «Сказания…» — «Князь великий Дмитрей всед на конь и вси его воеводы вседоша на кони, а солнце ясно сияет», — миниатюрист рисует Солнце в виде человеческого лица, а от него навстречу движущемуся войску устремляет три луча. Лучи здесь уподобляются Троице — предмету веры — и одновременно являются показателем Божественного благословения — «благодати». Так, в одном из списков «Сказания о Мамаевом побоище» (Степенная книга) три луча, исходяшие от Солнца, уподобляются полкам святых воинов: «Погании же сами видеша три солнечный полки блистающася, от них же исхожаху на них пламенный стрелы и до конца побежени быша от христианскаго оружия»[720]. Тем самым в рисунках подчеркивается уверенность русских в своей силе и победе. Что касается солнечной «личины», то индивидуализация Солнца выдает устойчивую изобразительную традицию, берущую начало в язычестве.

Определенные закономерности видны и в обозначении попутного ветра. Об этом выражении «Божественной благодати» «Сказание…» упоминает в момент выхода русских войск из Москвы и непосредственно перед вступлением в Куликовскую битву засадного полка под предводительством князя Владимира Андреевича Храброго и воеводы Дмитрия Боброка-Волынца. Неожиданный для врага удар засадного полка определил решающее преимущество русского войска, и воины с криками: «С нами Бог!» — преследовали бегущего противника[721]. Но еще до описания определившегося преимущества художник мог «предсказать» победу, нарочито изобразив знамена развевающимися противоестественно — по ходу движения, а не против, как бывает в действительности. Подобный изобразительный прием «пророчества», правильно позволяющий «прочесть» рисунок, используется мастерами примерно до конца XV в.[722] Позднее, с развитием повествовательного языка изобразительного искусства, необходимость в применении художниками данного приема отпадает.

Центральные персонажи «Сказания…», в том числе и лицевого, — два князя: Дмитрий Донской и его двоюродный брат Владимир Храбрый. Как и в тексте, в миниатюрах оба героя подняты как бы на один уровень. Оба имеют одинаковые головные уборы, которые прежде всего дают представление об их социальном статусе. В рисунках, лучше сохранивших черты оригинала, братья — в княжеских шапках без меховой опушки. В основном же комплексе списков они уже в коронах.

Короны, как признак царского достоинства, могли появиться после середины XVI в. — венчания в 1547 г. Ивана Грозного на царство. В это время царь в поисках подтверждения своего царского происхождения обращается и к изобразительным источникам. Сам Иван Грозный приводит в пример киевского князя Владимира: «скифетродержание в Российской земле от сего великого Владимира… иже царским венцом описуется на святых иконах…»[723]. Корону на голове Ивана IV начинают изображать в Лицевом летописном своде, основная часть которого была подготовлена на исходе 70-х годов XVI в.[724] Возможно, в эти же годы корону в миниатюрах обретает и Дмитрий Донской, ведь родством с ним гордился Иван Грозный, неоднократно упоминавший об этом в своих посланиях. Удостаивание же короной Владимира Андреевича идет вразрез со всеми правилами феодальной иерархии. Ведь он был одним из удельных князей и никогда не владел титулом великого князя. Более того, когда вскоре после Куликовской битвы Дмитрий Донской был провозглашен «отцом» для всех русских князей, Владимир Андреевич, напротив, был «понижен» — назван «младшим братом» Василия Дмитриевича, сына и наследника великого князя. Не обращая внимания на историческую обоснованность прав князя Владимира Храброго на корону, художник «награждает» его за героизм, о котором он мог судить как по тексту «Сказания…», так и по народной молве. И все-таки в миниатюрах находится возможность отметить разницу в их положении на феодальной лестнице: в руки Дмитрия Донского часто вкладывается скипетр — знак царской власти.