Крыло тишины. Доверчивая земля - [93]

Что ж, видимо, каждый и без этого знает, что возврата к прошлому уже нет, и потому не сопротивляется своей легкой грусти по знакомой с детства деревенской улице: да, пускай, пускай болит и своя улица, и своя деревня, и своя дорога домой. Каждый ведь знает, что эта грусть — проблема всего лишь одного поколения: наши дети уже, видимо, не будут знать ее, потому что они родились в городе. А чтобы иметь такую свою грусть по деревне и такую любовь к ней, надо там родиться.

А пока что стареют наши деревни, ибо там, как говорит один белорусский социолог, остались только те, кто уже разучился рожать, да те, кто еще не научился. Принять роды сегодня в деревне есть кому, но в том-то и дело, что принимать некого: наши аисты, как иногда шутят все те же социологи, чаще всего носят детей не к нам, а куда-то в азиатские или африканские края.

За два последних года ни в Анибалеве, ни в Кобыляках не было ни одной свадьбы. Так, внимательно просмотрев все свои бумаги, сказали мне в Кудаевском сельсовете, центр которого в Митьковщине, — туда я именно за этими сведениями и ездил с Куляем. Были, правда, свадьбы в Андреевщине, но больше всего не свои, а городские пары приезжали к родителям, потому что тут, в деревне, удобнее и выгоднее справлять такие торжества, чем в тесной городской квартире.

Во многих деревнях забывается, какое неповторимое волнение охватывает всех, когда вдруг зазвенят под свадебно убранной дугой бубенцы, когда неожиданно из повеселевшей на это время, душной от гомона хаты, кажется, даже выламывая своей радостью стекла, вылетает на улицу песня:

Лаўкі дрыгаюць, вокны мігаюць,

Печка рагоча — караваю хоча…

Или, например, вот эта, тоже улыбчивая, которая охотно и звонко подтягивается всеми и потом летит по улице из конца в конец:

Ажаніўся пяхцер —

Торбу ўзяў…

Видимо, ничто так не волнует, как рождение нового человека. Даже смерть, если она не преждевременная, поражает не так — ничего не поделаешь, человек свое прожил, отходил, порадовался солнцу, земле и траве да потихоньку и отошел, уступив дорогу кому-то новому.

А вот этот новый, только что родившийся землянин, который так пронзительно (может, даже сам себя напугал) крикнул впервые, известив всех, что он появился на свет, как он будет беречь землю, что он сделает, чтобы по возможности оправдать и осуществить те желания, те мечты, которые не удалось осуществить его отцу, деду?

Может, поэтому раньше, как только рождался ребенок, отец, на ходу подпоясываясь ремнем (когда мучилась роженица, все двери раскрывались, все ремни и веревки развязывались — думалось, что это поможет ей), торопливо искал на чем перерезать пуповину. Если рождалась девочка — пуповину перерезали на веретене: каждая женщина должна быть хорошей пряхой и ткачихой; если появлялся на свет мальчик — на топорище: ведь что это за мужчина, который не умеет держать в руках топора!

Так родители в этот ритуал вкладывали свое желание видеть ребенка умелым, честным и добросовестным в труде. И как хорошо, что теперь наши дети рождаются в родильных домах, а не то, доживи этот ритуал до наших дней, пуповину сегодня, видимо, пришлось бы резать на рулях каких-нибудь «Жигулей», чтобы сыну легче было купить машину…

Где-то тут, на выставке, разместили свои экспонаты и ученики Андреевской начальной школы — попробуй отыщи их на этом своеобразном празднике урожая!

Школа маленькая, всего 29 учеников в трех классах. Помню, как той осенью, свернув с шоссе, которое, мне кажется, всегда гудит тревожно и беспокойно, я сразу очутился на тихой улице, что спешит к Оршице. И как-то неожиданно для самого себя на небольшом и светлом здании прочитал: «Начальная школа». Ну как тут не зайти! Ноги сами сворачивают на широкую, вытоптанную в траве, но не до самой земли, тропинку (обычно возле школ стежки утрамбованы, словно ток). Как раз и дети небольшой группкой выскочили из класса и стремительно, точно пчелы, — бзынь, бзынь! — промчались мимо меня: один, заглядевшись, стукнулся мне стриженой головой в живот, второй отбежав, уже где-то далеко сзади вспомнил и крикнул: «День добрый!», третий озорник все же успел показать мне язык — синий-синий от чернил.

— У нас-то еще ничего, — успокаивали то ли меня, то ли самих себя учительницы. — У нас все же почти три десятка учеников. А вон в Берестенове вообще человек семь во всей начальной школе.

Да, сюда, в Андреевскую школу, ходят дети и из Межколхозстроя, и с кирпичного завода. Своих, андреевских детей было бы еще меньше.

Дети учатся вместе — и два и три класса в одной комнате.

— Тяжело очень учить, — жаловались учителя. — Читаешь сказку первоклассникам, а дети из старших классов рты поразевают и тоже слушают. Забудут и про свои задания — сидят, и только глазенята горят. А как им слушать запретишь?.. Вон Витя Сафроненка из второго класса, а спроси его — все походы, все войны, всех полководцев знает, про которых в старших классах рассказываешь…

В клубе уже начался слет. Дети, как и взрослые, выходили на трибуну и тоненькими, не окрепшими еще голосами рассказывали о своих пришкольных участках, мечтали, как они, когда повзрослеют, будут украшать нашу землю.