Крыло беркута. Книга 2 - [127]

Но самое большое удовольствие Ташбай доставлял своему турэ искренней заботой о его сыне Уразе. Говорит, говорит, а глаз с мальчишки не спускает: как бы в седле, притомившись, не задремал и не упал с коня.

Найденная в лесу «посланница бога» оставила Канзафару лишь этого спокойного, послушного мальчишку. Не повезло им больше с детьми. Жена тяжелела еще не раз, но либо плод погибал в материнском чреве, либо ребенок, едва родившись, умирал на руках старухи-повитухи.

Канзафар вправе был заиметь и вторую жену. Другой на его месте заимел бы, но он не спешил с этим, поверил, что первую жену «выставил на дороге сам Тенгри» и не хотел огорчать ее.

Видя, что Зумайра (под этим именем знали Минлибику минцы) никак не может оправиться от загадочной хвори, жалостливые старушки и енгэ подступали к Канзафару с советами.

— Не губи, — говорили, — зря свою молодость, введи в дом молоденькую, пока полон сил и все в твоих руках. Не приличествует, — говорили, — тебе, турэ, жить с хворой женой.

А одна знахарка попыталась навести тень на плетень:

— Спозналась твоя жена с нечистой силой. Потому и наказывает ее бог: забирает детей из чрева.

Все-таки жалел Канзафар жену. И не просто жалел — защищал от злых языков.

Укрепил его связь с этим миром сын Ураз, светом в глазах и утешением его стал. Неотлучно держал Канзафар-бий мальчишку при себе и в недальние поездки брал. Только перед поездкой к царю Ивану заколебался. Взять с собой — далек и нелегок путь, а оставить… Опасно оставлять единственного сына, надежду свою, на столь длительное время без отцовского пригляда. Всякое ведь может случиться. Тот же Ахметгарей-хан, упаси бог, может налететь на племя в отместку за Имянкалу. Да и в самом племени кто-то друг тебе, а кто-то и враг. Вдруг какой-нибудь завистник покусится на жизнь безвинного ребенка!

Поломав голову, прикинув и так и сяк, все же решил бий взять сына в это долгое и хлопотное путешествие. Мальчишка, конечно, заплясал от радости. Нелегко ему день-деньской качаться, растопырив ноги, в седле. Но зной ли томит, дождь ли вдруг прольется — все он терпит наравне со взрослыми. Все ему интересно: и новые места, и дорожные встречи, и рассказы Ташбая. Горд мальчишка: с отцом седло к седлу едет. Вот и крепится. А ведь и впрямь может не выдержать, заснуть. Потому-то не только сам бий, но и Ташбай все время начеку.

Если вечером Ураз, не дождавшись ужина, засыпает у костра, осторожно будит его, кормит-поит, а потом отводит к отцовской постели тот же Ташбай. И Канзафар не раз уж благодарно подумал: когда вернутся, женит его и введет в круг людей, близких к акхакалам…

Так в дорожных разговорах и хлопотах подъехали они к Казани.

Подъезжают к Арским воротам, а навстречу — всадники в остроконечных башкирских шапках. Канзафар в великом изумлении глаза протер, узнав в переднем всаднике предводителя юрматынцев.

— Татигас-бий! Не ты ли это?

— Я, как видишь. Ассалямагалейкум, Канзафар-турэ!

— И ты в путешествие отправился!..

— Да я уж завершил путь в один конец, теперь вот домой повернул.

И удивленный до крайности предводитель минцев узнал, что Татигас-бий направлялся в Москву, но все решилось в Казани, и он с царской грамотой за пазухой возвращается в свое племя, отныне признающее только власть московского государя.

— Ведь ты вроде не собирался… — сказал Канзафар-бий. В его голосе послышался укор. — Уехал, не сообщив нам…

— Да уж так вышло. Теперь на душе у меня спокойно.

— Выходит, ты оказался тут первой ласточкой из наших краев.

— Нет, не первой, — усмехнулся Татигас-бий. — До меня уже двое побывали.

— Кто да кто?

— Тайнинский турэ Айсуак и от уранцев — их турэ Авдеяк. Они тоже царские бумаги увезли…

29

Татигас-бий, проведя несколько дней в глубоких раздумьях, наконец, утвердился в мысли поехать в Москву. Акхакалы, тревожимые, как и он, неведомостью предстоящего, советовали немного выждать, — посмотрим, мол, к чему придут предводители других племен, торить след к русским врозь опасно, ногайцы могут вырезать племя до последнего младенца. Но Татигас, наказав помалкивать насчет его поездки, подобрал людей с таким расчетом, чтобы и надежную охрану иметь, и верных товарищей, и на исходе самого жаркого летнего месяца росным утром вскочил в седло, готовый двинуться в неблизкий, никем из его соплеменников не изведанный путь.

— Да будет, турэ, дорога твоя удачной! — пожелал ему старейший из юрматынцев и смахнул набежавшую на веко слезинку. — Возвращайся живым-здоровым, с миром для племени.

Татигас шевельнулся в седле, устраиваясь поудобней, и вдруг ударил каблуком в бок своего любимого аргамака. Бий почувствовал, что у него самого душа размякла и вот-вот затуманятся глаза, а главе племени не подобает показывать слабость, — потому и заторопил коня:

— Хайт! Хайт!

Он ни разу не оглянулся, поостерегся: в горле стоял комок, на глазах в самом деле могли блеснуть слезы, вызванные волнением. Скорей, скорей отъехать, дабы не испытывать неловкость.

Скакуну словно передалось настроение хозяина — пошел резвой рысью. И только после того, как раскинувшаяся вдоль Ашкадара земля юрматынцев, и темно-зеленые леса, и отроги Урала подернулись сизой дымкой расстояния, бий перевел коня на размеренный шаг.