Крыло беркута. Книга 2 - [129]

Татигас, справившись в свою очередь о здоровье князей, сказал, что он привык говорить стоя. Князья не возразили и тоже остались стоять. Татигас сразу приступил к делу — сообщил, с какой целью он направляется в Москву. Толмач внимательно смотрел на бия из-под припухлых век, будто стараясь припомнить его или запомнить, а вернее — вникая в смысл его слов. Кончив говорить, Татигас-бий облегченно вздохнул. Толмач перевел то, что он сказал. Князь Шуйский, казалось, ничуть не удивился услышанному, даже никаких вопросов не задал. Велел, не глядя на толмача:

— Скажи: намерение его нам по душе. Государь наш Иван Васильевич встретит его с открытым сердцем и любовью. Но скажи также, что он может не утруждаться столь дальней дорогой. Его желание можно исполнить здесь. Мы можем принять его народ под крыло великого государя.

— Как? — воскликнул Татигас-бий, забыв в удивлении, что при таком важном деле приличествует сдержанность. — Можно, говоришь, решить это без царя?

— Государь, царь и великий князь Иван Васильевич дал такое право пресветлому князю, перед которым ты стоишь, — объяснил толмач. — Ежели какой-либо народ просится под крыло великодушной Русии, то наместник волен принять его просьбу и вручить в руки послу грамоту от имени царя. Но для этого посол тоже должен выразить желание народа на бумаге и скрепить написанное своей рукой.

— А это как сделать? — спросил Татигас, несколько растерявшись и в то же время радуясь, что все складывается для него так благоприятно.

Толмач сказал что-то по-русски князю Шуйскому, тот перекинулся парой слов с князем Серебряным. Толмач присел к стоящему рядом столику, на котором лежали листы бумаги и гусиные перья.

— Говори о своем желании, я запишу.

— Так, я уже сказал: мы хотим жить в дружбе с урусами и просим у царя Ивана защиты от врагов наших ради мира и спокойствия на своих землях…

Татигас сразу же высказал и желание закрепить за племенем земли, леса и воды, которые оно считает своими, но толмач поднял руку, прервал его:

— Государь наш все это предвидел и высказал в грамоте, посланной в ваши земли. Получил ли ты ее?

— Хотя в руках не держал, нам она известна. Но не лучше ли услышать это из уст царя?

— Коль ты на этом настаиваешь, князь даст охранную грамоту, и — пожалуйте в Москву!..

— Нет-нет! — спохватился Татигас-бий. — Я хотел сказать, что было бы для меня честью предстать перед белым царем, но коль можно все решить здесь, дальше мы не поедем. Пиши. Напиши о нашем желании, как я сказал…

Толмач, посапывая, довольно долго выводил арабской вязью строчку за строчкой. Лишь один раз поднял голову, спросил:

— Как называются места, где проживает твое племя?

Получив ответ, опять заскрипел пером, потом быстро про себя прочитал написанное и стал переводить вслух на русский язык — для наместника и его товарища:

— Я, Татигас-бий, предводитель племени башкир, называемого Юрматы, своею волею явившись в город Казань, склонил голову перед государем, царем и великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, прося могущественного и прославленного государя принять мое племя под крыло Москвы, о чем чистосердечно извещаю государева наместника князя Александра Борисова сына Шуйского с товарищем его князем Василием Романовым сыном Серебряным…

Написанное наместнику, видимо, пришлось по душе, он молча кивнул. Толмач чуть сдвинул бумагу в сторону Татигаса, протянул гусиное перо.

— Надо скрепить твоей рукой.

Бий согласно принял перо и нарисовал на бумаге знак, напоминающий острогу, — древнюю тамгу рода своего и племени юрматынцев.

По лицу наместника скользнула улыбка, он шагнул к бию, протянув обе руки для пожатия его рук…

Тот же толмач опять заскрипел пером, составляя жалованную грамоту:

«Государь, царь и великий князь Иван Вас ильевич всея Руси грамотой сей жалует Татигаса, пришедшего от племени башкир по прозвищу Юрматы, нарекает его, Татигаса, мурзою, повелев племени его вотчинами и впредь владеть, земли бежавших ногаев взять и владеть же с пользою, быть тем башкирам верными царского величества подданными и ясак против прежнего обычая платить вполовину. А обиды им и вере их чинить никому невместно…»

Когда князь Шуйский передал грамоту Татигасу, двери распахнулись и в палату торжественно вошли служилые люди, неся дар послу — нарядный кафтан.

Сделано это было согласно государеву указу. Вопреки совету многих воевод истребить после падения Казани окрестное басурманское воинство и тем обеспечить спокойствие окраин Государства Московского, царь указал: поелику возможно, не мечом, а умом и ласкою склонять инородные племена под его, государя, руку.

30

Шагали и его товарищи у переправы через Сулман встретились с возвращающимся из Казани Канзафаром.

Когда караван четырех предводителей племен подошел к памятному для Шагалия и Марьи месту, близился вечер. Решили переночевать на левом берегу реки, тем более, что паром стоял у правого.

Расположились в сторонке от дороги. Начались обычные хлопоты: кто расседлывал и развьючивал коней, кто ставил легкие юрты, кто спешил разжечь костер и приготовить ужин.

Вскоре Марья расстелила кошму, поверх нее — скатерть, собрала что есть поесть, предводители сели ужинать. В это время паром отошел от противоположного берега. Что за люди переправляются через реку так поздно, издали разглядеть было трудно. Лишь после того, как паром приткнулся боком к причалу и путники начали выводить коней на левый берег, Шагали вскочил с места: в одном из путников он узнал предводителя минцев, хотя после той единственной встречи с ним прошло уже много времени — годы прошли.