Круг замкнулся - [20]

— Господи!

— Вот вам и господи. Хотите, еще удивлю? Вы знаете, что у нас фактически узаконены поборы с обывателей?

— Это как так?

— А так. Взыскал ленсман недоимку, восемь марок себе в карман, на вполне законном основании. Выдал судья решение — получил денежку, не заплатил обыватель пастору — он ни крестить, ни отпевать не станет. А знаете, сколько у нас получает судья? Уездный, например — это что-то вроде вашего члена окружного суда, — сорок тысяч марок в год. В два раза больше, чем сенатор в Империи.

— Это сколько же в рублях?

— Пятнадцать тысяч.

Мечислав Николаевич аж поперхнулся.

— Я три тысячи в год имею, со всеми надбавками, прогонными и столовыми, а мой начальник — пять… Впрочем, такое жалование судейского совсем неплохо — мзды брать не будет.

— Так они и не берут. У нас многие судьи, получая такие деньги, вовсе не служат.

— Как не служат?

— А так — нанимают исправляющего должность, платят ему копейки, а сами уходят в вечный отпуск.

— Кого, простите, нанимают?

— А какого-нибудь здешнего кандидата на судебные должности, едва вышедшего со студенческой скамьи юнца. А поскольку служат эти «исправляющие должность» недолго, то каждый такой «судья» старается оставлять дела, представляющие хотя бы минимальную сложность, нерешенными, откладывая их под всякими предлогами на другую сессию, следующему новичку.

— Вы мне такие вещи рассказываете…

— Не верите? А вы знаете, что у нас до сих пор нет суда присяжных? Что мы руководствуемся в судопроизводстве уложением Христофора, изданным в 1442 году? Что процессы у нас даже по самым мелким делам могут тянуться годами? Что судебные сессии у нас происходят не более двух раз в год? Вам известно, что многие наши судьи языка не знают?

— Финского?

— Финского. Недавно был в Або случай. Судили девочку за детоубийство. Судья-швед у нее спрашивает, кто тебя надоумил убить ребенка? Та отвечает: «Паховайнен». Судья объявил розыск этого самого Паховайнена и отложил процесс. И только через несколько месяцев выяснилось, что девочка сказала не Паховайнен, а «пахолайнен», что по-фински означает «черт».

— Боже мой! Почему же новых законов не принимают, у вас же парламент?

— Сейм, а не парламент.

— А в чем разница?

— Разница огромная. Сейм собирается раз в несколько лет, максимум на четыре месяца. Кроме того, он сословный, и депутатов от дворян и духовенства непропорционально больше, чем от горожан и крестьян. Каждое сословие даже заседает отдельно и имеет только один голос. А новый закон может быть принят только большинством голосов, то есть тремя против одного. Если дворяне и попы против — ни один закон не пройдет. В этом году, правда, Сейм реформировали, сделали всесословным и однопалатным, и даже дамам предоставили право выбора депутатов. Посмотрим, что из этого получится.

— Я думал, мы от всей Европы со своей Думой отстали, а тут вон как.

— Да, Империя нас обогнала. Ваша Дума вчера заседать начала, а нашу еще даже не выбирали.

— Удивительно, просто удивительно…

— Это я вам еще про финское пьянство не рассказал!

Глава 8 Кююролэ

Выходило, что Бориса Поднебесного назвали в честь деда — его отец, Виктор Борисович, жил на хуторе рядом с русским поселением Красное Село, Кююролэ по-фински.

Мечислав Николаевич, впервые путешествовавший по сельской Финляндии, подивился состоянию дороги — все 18 километров от станции до Красного Села выглядели не хуже, чем шоссе между двумя русскими столицами. По бокам дороги то и дело из земли выступали, как черепа каких-то доисторических животных, красно-серые гранитные валуны. Дорога шла то через сосновый лес, то мимо зеленеющих полей и озер с серебряной водой, то по улицам селений с покрашенными в красный цвет избами и белыми рамками окон, без каких-либо резных украшений. «А не так уж они и плохо живут, как говорил мне этот немец», — подумал титулярный советник. Переводчик с ним не поехал, местный коронный ленсман прекрасно говорил по-русски. Финский становой встретил его на станции, поздоровался, внимательно ознакомился с привезенной сыщиком бумагой, писаной на местном наречии, усадил в лаковую двуколку, сам сел на кучерское место и всю дорогу невозмутимо покуривал короткую трубку, не спеша заводить разговор. Кунцевичу пришлось проявить инициативу:

— А вы давно на этом участке служите?

— Двадцать лет. — Становой говорил практически без акцента, лишь чуть-чуть растягивал гласные и смягчал согласные.

— А вы сами этого Поднебесного знаете?

— Знаю, я всех здесь знаю.

— А сына его знавать приходилось?

— Приходилось, он вор.

Мечислава Николаевича такая манера разговора начинала немного раздражать. «Вот ведь чухна флегматичная», — подумал он про пристава, но вслух свое неудовольствие высказывать не стал.

— Вор? И много он украл?

— Нет, немного. Но это неважно, здесь любой вор жить не может. У нас ни на одной двери замков нет, только на почте, и то потому, что так положено. У нас не воруют, у нас народ честный. Даже русские.

На это «даже» Кунцевич обиделся, хотя и не был русским.

— У нас в деревнях тоже двери не запирают, — сказал он.

Финн немного помолчал, потом сказал:

— Хотите пари? Положите свой бумажник вот на этот камень, откуда его будет хорошенько видно. Уверяю вас, что, если вы вернетесь сюда через неделю, бумажник будет лежать на том же самом месте.