Круг замкнулся - [19]

Выборгский полицмейстер, господин Самуэльсон, был шведом и совершенно не говорил по-русски. Они с Кунцевичем попробовали общаться на немецком, но вскоре от этой затеи отказались — полицмейстер и этого языка практически не знал. Пришлось прибегнуть к услугам переводчика. Им оказался секретарь выборгского гофгерихта[26], немец по фамилии Шмидт.

— Православный финляндец русского происхождения? В таком случае мы его быстро сыщем! — сказал секретарь, даже не докончив перевод.

— Отчего вы в этом уверены?

— Во всем княжестве проживает всего шесть тысяч русских, из них две тысячи в Выборге и еще две — в Выборгской губернии. Мы знаем год рождения, а стало быть, год крещения разыскиваемого, а у нас на все княжество только 32 православных прихода. Дадим поручения фохтам, те прикажут ленсманам[27], они за сутки обойдут все 32 прихода и завтра мы будем знать, где родился ваш герой и кто его родители. Дайте мне час времени, я подготовлю все необходимые запросы, а герр полицмейстер подпишет их у губернатора.

Шмидт наконец-то обратил внимание на напряженно слушавшего их полицейского и быстро-быстро залопотал что-то на местном наречии. Глава выборгской полиции согласно кивал головой.

В служебных занятиях образовался вынужденный перерыв, и титулярный советник решил заполнить его осмотром города. Шмидт вызвался быть его чичероне.

— А вам разве не надобно на службу? — спросил сыщик.

Немец усмехнулся:

— Финляндский чиновник отнюдь не обременен занятиями: по закону я должен в будни уделять своим служебным обязанностям время с 10 часов утра до 2 часов дня. Теперь — четверть третьего, то есть я уже переслужил. За весьма неплохое содержание я тружусь только 138 дней в году, а остальные 227 — совершенно свободен.

Кунцевич, проводивший на службе 360 дней в году, присвистнул:

— Ого! Но вы так говорите об этом, как будто это вам не нравится!

Немец пожал плечами:

— Я просто никак не привыкну. Я же приехал сюда только год назад, а до этого служил судебным следователем в Москве. Получая в России в три раза меньше, я проводил на службе 18 часов в сутки и почти не знал неприсутственных дней. А тут — служебный рай.

— Да, Финляндия великолепна! Чистота, порядок, люди относятся к друг другу с уважением, независимо от достатка и происхождения. Все вежливы, никто рукой не сморкается…

— Рукой, говорите? — секретарь усмехнулся. — Не хотите ли кофе? Посидим, выпьем, и я расскажу вам кое-что о Финляндии. Вот там, в парке — Эспланада-Павильон, у них лучший кофе в городе.

— Вы знаете, я бы не только кофе выпил, я бы и перекусил. Давайте я вас угощу?

Немец начал отнекиваться, но в конце концов, поддался на уговоры.

Они прошли по парку, уселись на террасе ресторана и под звуки игравшего неподалеку духового оркестра стали утолять голод и жажду.

— Так вот, насчет здешней жизни. Все русские туристы, прибыв в Финляндию, начинают восхищаться, возносить наши порядки, сетовать на Россию, на ее грязь, пьянство и нищету. Но все эти господа, и вы в том числе, путают туризм и постоянное проживание. Давайте начнем с нищеты. Знаете, сколько сельских обывателей княжества вовсе не имеют земли?

Кунцевич отрицательно помотал головой.

— Три четверти.

— Неужто так много?

— Да, и две трети от этих трех четвертей даже не могут позволить себе арендовать землю, а вынуждены батрачить на хозяина.

— У нас тоже батраков хватает.

— Но не три четверти сельского населения!

— Нет… У нас безземельных крестьян мало, я, правда, не знаю, сколько, но гораздо меньше точно.

— Я знаю. Около пяти процентов в среднем по России. А здесь — три четверти всех крестьян. Крестьян, которые арендуют землю и избу, у нас зовут тропарями. Они работают по 15 часов в сутки летом и по восемь часов зимой, а помещичьи тропари летом начинают работать с рассветом, а заканчивают — с закатом. Тропарь не только пашет хозяйскую землю, но и колет хозяину дрова, таскает воду, чинит крышу. Но кроме барщины, которой в России давно нет, тропарь платит хозяину оброк — маслом, хлебом, рыбой. Он не может иметь у себя скотины, сколько захочет, не может наняться на работу к другому хозяину… Города у нас красивые, чистые, ухоженные. А вот поедем мы с вами на какую-нибудь мызу, вот вы посмотрите, как живут тропари и батраки. Последним вообще хлев для жительства выделяют — такую избу дадут, в которой жить невозможно: там и печка не греет, и в стенах щели, и крыша худа. А зимы у нас не мягче подмосковных.

— И у нас таких изб полно.

— Полно, не спорю. Я это вам к чему говорю? К тому, что чтобы узнать, какова жизнь в стране, надобно здесь поселиться и хотя бы год прожить… А вы, кстати, знаете, что здесь до сих пор секут?

— Неужели? У нас телесные наказания даже в армии в позапрошлом году отменили.

— А здесь обывателей порют за милую душу — мужчин прутьями, а дам розгами.

— Неужели и дам?

— Ну баб, но все равно. В России лет десять женщин даже на каторге не секут, а здесь секут, а до недавнего времени секли публично.

— Публично! Да не может такого быть!

— В прошлом году выпороли почти двести мужчин и около восьмидесяти женщин. Это я вам как секретарь судебной палаты говорю.