Круг замкнулся - [22]

— Наши законы предписывают рассматривать дела об убийствах и в отсутствии обвиняемого, ежели последний спасся бегством. Статья 1 главы 26 Отдела о наказаниях.

— Как же можно признать человека виновным, не выслушав его оправданий?

— А ему никто не мешает явиться на суд, пусть приходит и оправдывается.

Мечислав Николаевич только покачал головой.

— И про штраф и порку вы тоже правду сказали?

— Абсолютную.

— А про то, что младшего Поднебесного могут оправдать?

— Могут и оправдать. Я внимательно прочитал привезенный вами акт дознания. Он убил человека, тайком пробравшегося в его номер, нанес только один удар, то есть оборонялся, и не превысил пределов необходимой обороны. Если бы я был обвинителем на этом процессе, я бы отказался от обвинения в убийстве.

— Вы, может быть, и отказались бы, но профессиональный обвинитель, я думаю, не стал бы. Поверьте мне, прокуроры очень редко отказываются от обвинения. Я знаю это не понаслышке.

Ленсман первый раз за все их знакомство улыбнулся:

— Я выступаю обвинителем почти по всем делам, открытым на моем участке, и довольно часто отказываюсь от обвинения.

— В Финляндии становые поддерживают обвинение по делам об убийствах?!!!

— Да.

— Да-с… Никогда бы не подумал, что мы так вас обогнали в судопроизводстве… Никогда бы не подумал.

— Я уверен, что мы вас скоро догоним и обгоним.

— А я вот, простите за откровенность, совсем в этом не уверен. Признаюсь, вначале я вашей страной был просто очарован, но после того, что я узнал о здешних порядках…

— А что конкретно вам не нравится в наших порядках?

— Да многое! Судебная система, например, — если, конечно, то, что я о ней слышал, правда. Сейм ваш, три четверти крестьян безземельных. Право слово, все это намного хуже, чем в России.

Ленсман улыбнулся вторично.

— А чем вы были очарованы?

— Ну как… Чистотой, красотой… Люди у вас, как это сказать… Любой человек, будь он хоть дворник, да хоть нищий, ведет себя с таким достоинством, будто он особа по крайней мере четвертого класса[29]. Если я в Питере могу двинуть «ваньку» зонтом по хребту, коли мне покажется, что он медленно едет, то даже крикнуть на здешнего извозчика мне и в голову не придет… Не знаю даже, почему.

— А я вам отвечу, почему. Да, законы у нас не самые хорошие, а многие откровенно плохи. Но это законы, которые обязательны для всех, от нищего до генерал-губернатора. И каждый нищий знает, что если он и генерал-губернатор нарушат один и тот же закон, то и наказание для них будет одинаковым. Отсюда и достоинство, которое вам сразу бросилось в глаза. Безнаказанно ударить можно того, кто привык, что его бьют. А у нас ударить можно только по закону. Бить извозчика за нескорую езду закон не дозволяет, извозчик это знает, и ударь вы его, воспримет это не как должное, а как покушение на свою честь, ну и ударит в ответ. Это чувствуется, сразу чувствуется. Да и вообще, мы по-другому относимся к жизни, не так, как русские.

— Это в каком же смысле?

— Как бы помягче… Вам приходилось когда-либо наблюдать, как работают финны?

Кунцевич отрицательно помотал головой.

— Когда смотришь на занятого работой финна, то кажется, что он трудится без всякого интереса, так медленно, будто вовсе и не хочет заканчивать. Однако присмотревшись, понимаешь, что дело движется, причем на самом деле движется довольно быстро, да не кое-как, а основательно и аккуратно. Ничто не заставит финна поторопиться кончить работу, пожертвовав ее качеством. Маляр, который красит забор, при первых каплях дождя уйдет домой пережидать непогоду, потому что по мокрому дереву краска плохо ложится. Извозчик не выедет на сломанном экипаже или на некормленой лошади. И делается это не из-за особой любви к лошадям, а из-за практического расчета: нечиненый экипаж может окончательно сломаться, когда в нем будут седоки, не вовремя покормленная лошадь быстрее падет и надо будет покупать новую, покрашенный в дождь забор скоро облезет, и этого маляра больше никто красить забор не позовет… У вас работают по-другому, согласитесь?

Титулярный советник промолчал.

— К тому же у нас, в отличие от России, нет практически никаких природных богатств, мало хорошей пахотной земли, и нам волей-неволей приходится учится извлекать как можно больше из того малого, что мы имеем. Полвека назад, например, мы вывозили в Европу бревна, а сейчас везем мебель, бумагу и картон. А у вас как начали при Петере Великом топить на Урале доменные печи корабельными соснами, так до сих пор и топят. А законы мы поправим. Вот уж и Риксдаг вместо Сейма избирать будем, и дамам право голоса дали, хотя здесь, я думаю, мы поторопились… Да, мы тихо едем, зато не останавливаемся и назад не сдаем, и в конце концов многих перегоним, несмотря на то, что и страна наша из самых скудных, да и мы сами звезд с неба не хватаем.

Глава 9 Опять в Москву

— Он приехал к отцу в ночь с 20 на 21 апреля, то есть сразу после убийства бывшего пристава. Достал из саквояжа пачку ассигнаций, отсчитал батюшке тысячу, а остальные попросил спрятать. Сказал, что поживет у отца месячишко-другой. Но на следующий день к Поднебесным явилось трое господ — каких-то знакомых сына. Один остался в избе, караулить отца, а двое других отвели младшего в лес. Вернулись через полчаса. Борис был подавлен, одежда на нем оказалась грязной, воротничок сорочки он нес в руке. На лице сына старший Поднебесный заметил ссадины и кровоподтеки. Сын попросил отца отдать своим приятелям все деньги. Прибывшие их пересчитали и один из них, брюнет жидовской внешности, сказал, что три с половиной сотни придется отработать. Старик предложил свою помощь в зарабатывании этих денег, сказав, что триста пятьдесят рублей они вдвоем заработают за год, чем вызвал дружной хохот приехавшей компании, даже Борис улыбнулся. После этого вновь прибывшие и Борис уехали на станцию, при этом сын попросил отца никому ни про него, ни про его «приятелей» не рассказывать. Я тщательно обыскал избу и все надворные постройки Поднебесного, но никаких денег не нашел. Отец клялся, что при Борисе были только позже отобранные неизвестными деньги. Прибыв на станцию Перк-Ярви, я опросил кассира, начальника станции и прочих служителей. Сезон уже начался, но в субботу — а уехали они в субботу, 22 апреля по российскому летоисчислению, — билеты на станции почти не покупают: все приезжают, уезжают единицы. Поэтому эту четверку запомнили. Они взяли второй класс до столицы.