Кровь боярина Кучки - [10]

А тот уже рухнул как подкошенный. Букал подхватил его и тоже тащил к избе.

Род у порога отпустил девушку и помог уложить новгородского волхва на полати.

- Уморила старика! - досадовал Букал. - Очи бы мои не видали…

Род натаскал на поветь волчьих шкур для себя и гостьи. И оба улеглись по разным углам.

- Не серчай, Родинька, - виновато попросила Улита. - Я и вправду у вас объюродела. Как вернусь домой, так и побегу на исповедь. Долго мне теперь свои языческие грехи отмаливать. А ещё помолюсь, чтоб скорее тебя увидеть да окрестить в истинную веру. Станешь ты моим суженым…

- Князь станет твоим суженым, будущая великая княгиня, - напомнил Род.

- А, глумы это все, - отмахнулась Улита, - игры да забавы…

Род в возражение хотел молвить слово, но она задышала уже ровно и спокойно… Счастливица!

…Сон слетел с него лишь при третьем пении петуха. Род выглянул с повети. Шёл дождь-сыпуха. Сиротливым показалось юноше пустое мокрое новцо.

А в избе было тепло, сухо, в очаге - ещё жар. Но гостей след простыл. Лишь седые Букаловы космы свешивались с полатей.

- Хотел тебя добудиться, да Богомил запретил. Пожалел.

Очень уж хладнокровно говорил Букал. Он-то попрощался с гостями. Род не простился. Грудь горела обидой. Боясь хоть намёком обнаружить строптивость перед отцом, юноша промолчал.

- Не кручинься, - досказал проницательный Букал. - Не простясь, поскорее встретишься. Такова примета.

4

Вресень[30] Род с Букалом встретили в новой келье. Два месяца ушло на перезахоронение их тайного обиталища. Мужики из Олешья таскали пластьё на плечах, чтобы не колеить леса, не торить просек. Сосновые бревна были ещё крепки, и хижину собрали почти без подмена. Потемневший от времени деревянный Сварог на расчищенном новце занял подобающее место. Лучший ягнёнок был заклан на его жертвеннике, дабы оберег покровитель своих отшельников от нежданных гостей.

Наконец мужики ушли. Род остался наедине с Букал ом. Оба отдыхали на новых полатях от двухмесячных трудов, освещаемые жаром очага.

- Богомил, должно быть, уже вот так же отдыхает в новгородских хоромах на своей Людогощей улице после дальнего пути, - предположил Род.

Букал, не ответив, спустился с полатей, зажёг светец на столе, и в келье запахло изгарью[31].

- Сойди ко мне, Родислав, - велел он.

Род, не ведая причины такой торжественности, сошёл к столу.

Подёрнулся пеплом жар в очаге. В избяном полумраке только лица их выделялись, окрашенные светцом.

- А Улиту прочат за великого князя, - с напускной шутливостью продолжил Род.

Морщины на Букаловом лице потеснились в стороны, обнажая старческую улыбку.

- Не хитри. Кучковна занозой в тебе сидит. С глаз долой и из сердца вон - тут не скажешь. А великой княгиней станет она, да нескоро.

Букал замолчал, устремив выцветшие глаза к источающему каменный жар очагу. Потом повернулся к Роду сухим лицом, погрузил вихрастое седое чело в узловатые пальцы.

- Что же до Соловья… Не отдыхает он в своём терему на Людогощей улице. Отдыхает он на дне Волхова с камнем на ногах.

Род впервые не поверил волхву. Показалось, что старик бредит.

- Верь не верь, - продолжал Букал. - А я видел: сбросили его с моста, как Перуна полтораста лет назад сбрасывали. Тогда люди кричали своему богу: «Выдибай! Выдибай!..» И он выплыл. А княжьи кмети привязали ему камень к ногам, и бог утонул.

- Нет, - тряхнул головою Род. - Не могу поверить в Богомилову гибель. Знаю, ты многое видел верно. А на этот раз не неволь, не верю.

- Вижу я человеческие судьбы, - ещё ниже опустил голову Букал. - И тебе своё видение с разрыв- травой передал. Прости, тяжкий это клад. Хотя должен кому-то передать. Кроме тебя, некому. Все чужие судьбы можешь знать, только не свою.

Род смотрел на волхва с испугом.

- Зачем? Зачем же ты сделал это?

Букал встал, обошёл стол, возложил тяжёлые руки на голову дрожащего юноши.

- Говорю, стар я стал. Не могу этот клад унести с собой. - И поскольку Род молчал, старик присел рядом, обнял его, тихо продолжал говорить: - А не веришь - не верь. Не надо неволить в вере. Вера - потаённое чувство, никому не подвластное. Когда тебя и на свете не было, я, как калика перехожая, совершил странствие в Киев. Вздумалось глянуть на чудеса Ярославовой столицы.

- Ярославовой? - переспросил Род. - Ярослав княжил лет этак сто назад!

- Значит, мне сто лет. - И морщины на Букаловом лице вновь потеснились. - Дело не в летах, а в событиях. Между Киевом и Берестовом встретил я пещерного жителя. Гурий Мудрой его прозывали. Вот уж вправду мудрой! Отшельник, как и я, но христианин. Когда расстались, во мне созрело сомнение: а не разумнее ли верить в единого Бога, нежели во многих? Один князь - государство живёт в доволе, много князей, как у нас, - ссоры да которы и всем погуба. Едва моим погрузником не стал этот Гурий Мудрой.

- Кем? - не понял Род.

- Ну, едва не крестил меня погружением в воду, как принято у христиан. Настолько я проникся его мыслями. Однако сам же он велел: «Не торопись. Укрепись!» Вернулся в Ростов Великий, а там как начали обращать в греческую веру мечом да костром! И ушёл я, строптивый, в муромские леса. Не терплю насилья. Сам обрёк себя измёту