Крошка Цахес, по прозванью Циннобер - [25]

Последнее камердинер проговорил едва слышным голосом на ухо егерю. Егерь отскочил назад, призадумался и потом воскликнул: «Возможно ли?»

— Да, — продолжал камердинер, — нет никакого сомнения, господин наш проскочил в коридоре между ног моих. Я слышал явственно, как он зацеплялся за стулья, хлопал дверями до самой спальни. Идти за ним я побоялся; но часа через два собрался наконец с духом и подкрался к дверям спальни. Их превосходительство изволили храпеть, точно так, как всегда перед каким-нибудь важным делом. Егерь, есть много на небе и на земле такого, о чем человеческая мудрость и мечтать не смеет; это я слышал однажды в театре от одного меланхолического принца, ходившего в черном, и очень большого человека, одетого в серую нанку. Но, почтеннейший, пойдемте к дверям спальни и, как верные слуги, послушаем, что их превосходительство? Все так же ли лежат и обдумывают внутренние мысли.

Они подкрались к дверям и слушали. Циннобер храпел ужаснейшим образом. Верные служители стояли в почтительном изумлении.

— Великий, однако ж, человек наш господин! — сказал наконец глубоко тронутый камердинер.

Ранехонько поутру поднялся сильный шум в сенях министерского дома. Старая женщина, в полинялом праздничном платье, пришла к швейцару, чтоб он свел ее сию же минуту к ее возлюбленному сыночку, к крошке Цахесу. Швейцар заметил ей, что здесь живет его превосходительство министр Циннобер и кавалер Зеленопятнистого Тигра с двадцатью пуговками и что крошки Цахеса нет даже и между служителями. Старуха начала кричать, как безумная, что сам г. министр с двадцатью пуговками ее любезный сынок, ее крошка Цахес. На крик старухи и громкую брань швейцара сбежались все служители, и шум возрастал с каждой минутой. Когда прибежал камердинер, чтоб разогнать дерзких, осмелившихся нарушать утренний сон его превосходительства, люди вытолкали уже бедную старушку на улицу, приняв ее за сумасшедшую.

Старушка села на каменные ступеньки дома, стоявшего напротив, и рыдала, и вопила, что злые люди не пускают ее к сыну, к крошке Цахесу, который сделался министром. Мало-помалу собралась около нее толпа прохожих, которым она повторяла беспрестанно, что министр Циннобер сын ее, что в малолетстве она называла его крошкой Цахесом. Одни принимали ее за сумасшедшую, другие начинали подозревать, что, может быть, и в самом деле она говорит правду.

Старушка не спускала глаз с окна Цинноберовой спальни. Вдруг она засмеялась, захлопала в ладоши и начала кричать радостно: «Вот он, мой крошка, мой уродец! Здравствуй, крошка Цахес!»

Все обратились к дому министра и когда увидали Циннобера, стоявшего перед большим, доходившим до полу окном, в пунцовом платье, с лентой Зеленопятнистого Тигра, начали хохотать и кричать:

— Крошка Цахес! Крошка Цахес! Посмотрите, посмотрите, какой разряженный павиан, урод, карлик, крошка Цахес, крошка Цахес!

Швейцар и все люди Циннобера выбежали, чтоб посмотреть, над чем смеется народ, и только что увидали своего господина, начали хохотать и кричать сильнее всей толпы:

— Крошка Цахес! Крошка Цахес, уродец, наперсток!

Министр только теперь заметил, что он-то именно и был предметом ужасного хохота и шума на улице. Он растворил окно, кричал, бесился, коверкался, грозил полицией, рабочим домом, тюрьмою.

Но чем он более бесился, тем сильнее становился шум. Наконец начали бросать в него камнями, яблоками и чем попало. Он скрылся.

— Боже всемогущий! — воскликнул каммердинер. — Из окна их превосходительства выглядывало какое-то маленькое чучело. Что это? Как забрался этот урод в спальню их превосходительства?

Тут он бросился вверх; но спальня министра заперта по-прежнему. Он осмелился постучать тихонько в двери — нет ответа.

Между тем, Бог знает почему, в толпе перед домом начали поговаривать, что маленькое чудовище, стоявшее перед окном, в самом деле крошка Цахес, принявший пышное прозвание Циннобера. Говор этот становился все сильней и сильней.

— Долой эту маленькую бестию! — закричал вдруг кто-то что есть мочи, и за ним в то же мгновение: — Долой! Запереть его в клетку, показывать за деньги на площади, обложить его сусальным золотом и отдать детям вместо игрушки. Вверх, вверх!! — И вся толпа ринулась в дом.

— Ваше превосходительство, опасность, слышите ли, опасность! Ваше превосходительство — да куда же вас… Боже, прости мое прегрешение! Да куда же вы изволили деваться?

Так восклицал камердинер, бегая в отчаянии по комнатам, но только насмешливый отголосок вторил его воплям. Циннобер исчез. Вдруг шум на лестнице замолк. Звучный женский голос говорил что-то народу. Камердинер взглянул в окно — народ выходил из сеней тихо, перешептываясь и значительно посматривая на окна.

— Опасность, кажется, прошла, — говорил камердинер. — Теперь их превосходительство, верно, выйдут из своего убежища.

Он вошел опять в спальню. Вдруг, взглянув случайно на большой серебряный сосуд с ручкой, стоявший всегда подле туалета, как драгоценный подарок князя, он увидал, что из него торчат тоненькие, маленькие ножки.

— Боже! — воскликнул он в ужасе. — Если не ошибаюсь, это ножки их превосходительства, моего господина. Ваше превосходительство, что это вы?