Крошка Цахес, по прозванью Циннобер - [28]

И в самом деле, потеря эта осталась невознаградимой, потому что не было уже другого министра, к которому орден Зеленопятнистого Тигра с двадцатью пуговками шел бы так хорошо, как к покойному, незабвенному Цинноберу.

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ. Умилительная просьба автора. — Как профессор Моис Терпин успокоился, а Кандида никогда уж не могла сердиться. — Как золотой жук прожужжал что-то на ухо доброму доктору Просперу Альпанусу и как оный распрощался, а Бальтазар начал жить да поживать в счастливом супружестве

Близится мгновение, в которое автор должен распроститься с тобой, любезнейший читатель, и грудь его сдавливается боязнию и грустью. Много, много еще мог бы он поразсказать тебе о дивных деяниях крошки Цахеса и рассказал бы, увлекаемый повествовательной страстью; но, пересмотрев события, помещенные в этих девяти главах, увидал, что и без того в них столько чудесного, сумасшедшего, противного здравому рассудку, что прибавлять еще значило бы употреблять во зло твою снисходительность, подвергаться опасности разладить с тобой совершенно. С грустью, с боязнью, которая невольно напала на него, когда он написал: глава последняя, просит он тебя, любезнейший читатель, не ссориться, а сдружиться с этими странными образами, детьми духа, величаемого фантазией. Не сердись, если я, грешный, предался уже слишком его чудным прихотям.

Собственно, эта история должна бы кончиться трагической смертью крошки Циннобера, но не приятнее ли заключение веселою свадьбой, чем печальными похоронами? И потому мы скажем еще несколько слов о прелестной Кандиде и счастливом Бальтазаре.

Профессор Моис Терпин был прежде преобразованный, всезнающий человек, который, следуя мудрому изречению: «Nil admirагi»[17] — уже много лет ничему не удивлялся. Но теперь ему пришлось отказаться от всей своей мудрости и удивляться беспрестанно, так что наконец начал жаловаться, что уж не знает, в самом ли деле он профессор Моис Терпин, некогда управлявший естественными делами в государстве, и действительно ли он ходит на ногах, а не на голове.

Прежде всего, его удивили: Бальтазар, представив ему доктора Проспера Альпануса как своего дядю, а последний, показав ему дарственную запись, по которой делал своего племянника владетелем сельского домика, полей и лугов, находившихся не более как в одной миль от Керепеса, и драгоценностей, на покупку которых не достало бы и княжеской казны. Потом он удивился еще, посмотрев в Бальтазаров лорнет на великолепный гроб Циннобера: ему показалось, как будто министра Циннобера никогда и не бывало, а принимали за него маленького, глупого уродца. Но изумление его достигло высочайшей степени, когда Проспер Альпанус, водя его по сельскому домику, показал библиотеку и другие чудные вещи и даже сделал несколько очень интересных опытов над странными растениями и животными.

В голове профессора родилась мысль, что все его прежние исследования по части естественной истории вздор и что он сидит теперь в пестром чародейственном мире, как в яйце. Эта мысль встревожила его до того, что он под конец начал плакать как ребенок. Бальтазар свел его тотчас в огромный винный погреб, уставленный длинными рядами блестящих бочек и сверкающих бутылок, и сказал, что тут и в парке он может еще лучше штудировать природу.

Это успокоило профессора.

Свадьбу праздновали за городом. Бальтазар и друзья его Фабиан и Пульхер изумились красоте Кандиды, чародейственной прелести, которая была разлита как в платье, так и во всем существе ее. И в самом деле, тут не обошлось без чародейства, потому что ее одевала и убирала прекраснейшими розами сама фея Розабельверде, которая, забыв все прежние неприятности, приехала на свадьбу под именем девицы фон-Розеншён. А кому неизвестно, что уборка должна быть хороша, когда в ней участвуют феи? Кроме того, Розабельверде подарила невесте чудесное блестящее ожерелье, магическое действие которого обнаруживалось тем, что когда Кандида надевала его на шею, то никак не могла сердиться на безделицы, например, на дурно завязанный бантик, на дурную прическу, на пятна и подобное тому. Это придавало лицу ее какую-то особенную, непреодолимую прелесть.

Юная чета блаженствовала и, несмотря на то, не забыла друзей своих, так сильно действовали чары Проспера Альпануса, который вместе с феей Розабельверде приготовил для этого празднества много презанимательных чудес. Отвсюду: из кустов, из деревьев — раздавались сладостные звуки любви, между тем как из земли поднимались огромные столы, обремененные вкуснейшими блюдами и кристальными бутылками, в которых искрились благороднейшие вина.

Настала ночь; разноцветные радуги перекинулись над всем парком; всюду порхали блестящие птички и насекомые, и с движущихся крылышек их сыпались мильоны разноцветных искр, составлявших разнообразнейшие фигуры, вспыхивавшие беспрестанно в воздухе и исчезавшие в деревьях. Сильнее гремела музыка леса, и тихий ночной ветерок с таинственным шепотом наносил удивительнейшие ароматы.

Бальтазар, Кандида и друзья догадались тотчас, что все это чары Проспера Альпануса; но профессор Моис Терпин уверял с хохотом, что это проказы князева декоратора и фейерверкера.