Кроме политики - [12]

Одной рукой он касался пуговиц пикейного жилета, другая рука гладила тонкие чёрные усы и косой пробор. Тимофей Иванович не выглядел слабосильным, с чем согласился бы любой с ним знакомый. Энергичность проявлялась в каждом его движении, но воспитанность одерживала победу.

Тимофей Иванович опустил веки и глубоко вдохнул. Перед мысленным взором предстала та, кто крепко схватила его сердце изящными пальчиками, прелестная молодая особа с сапфировыми глазами и волнами тёмно-рыжих, почти чёрных волос. Мгновение спустя грёзы рассеялись.

«Не оплошай, Тимофеюшка. О тебе думает Софи. Её родной отец не мелкая сошка, а в меру богатый приват-доцент. Ты всего лишь учитель. Если выполнишь поручение, будет тебе благорасположение».

В том же доходном доме жительствовал учитель латыни Зубов. Какое счастье, что коллега в буквальном смысле закрывал глаза на Софи и никоим образом не пылал к ней страстью. Не хотелось бы иметь в соперниках друга, да слегка вредного. Но о конфликтах речь пойдёт позже, сейчас же удостоим внимания общую картину.

В достопамятные студенческие годы Тимофей был весьма неравнодушен к рулетке. Вступив на должность учителя истории, Тимофей сменил увлечение крутящимся колесом на астрономическое хобби. В каждом обороте рулетки он видел вращение Земли вокруг оси, а движение небесной сферы в живом воображении астронома-любителя было стократ быстрее видимого. Учитель пресытился звёздами и на время вернулся к былому увлечению. Весьма скоро он узнал, почём фунт лиха и остался у разбитого корыта.

— Слава тебе Господи, что Софи не только сказочно хороша, но и обладает знатным приданым! — в упорстве повторял учитель, задумав погнаться за единственным зайцем и не упустить.

В воскресные дни Тимофей находил время для неспешного променада по московским улочкам. Канотье лежало на чёрных волосах с косым пробором, пуговицы сияли, тросточка мелькала под сильной рукой. Шика ради он вставлял в речь французские mots, полагая, что для полного счастья не хватало лишь знания anglais. Если же обратить взор на загадочную Небесную землю, то к её существованию Тимофей был абсолютно равнодушен. (О да, он был наслышан о Небесных как об источнике кафешантанных песенок наподобие «Забирай меня скорей, увози за сто морей». Для какой они ему надобности, позвольте полюбопытствовать?)[3]

Тимофей по некоторым конкретным пунктам не был согласен с господином Иловайским, но раб учебника не имел права на протест. Латинисту же Зубову единственно не нраву было само преподавание латыни в век железных дорог, дирижаблей и беспроволочной связи.

Подопечные прилежно штудировали и историю, и латынь, и другие предметы, но ни один директор не подстриг бы всех под одну гребёнку. Начавшееся о нынешний год поведение четырнадцатилетнего Зайцева отличалось лёгким своеобразием, словно он влюбился в гимназистку румяную, но тщательно скрывал. В его возрасте Тимофей Иванович больше мечтал о рулетке.

Секунды спустя в голову проникло запоздалое воспоминание об отце помянутого гимназиста. Его родителем был всем известный Константин Зайцев, изобретатель аэроплана и, как следствие, первый и единственный в мире авиатор. До Тимофея дошли сведения, что сын первопроходца возомнил себя золотой молодёжью и своё поведение изменил соответственным образом. Скоро будет видно, кем назовёт себя этот юнец в те грядущие дни, когда авиатор станет далеко не единственным. Подождём два года или три, а дальше всё прояснится.[4]

Памятный своим нервным напряжением день, 10-е августа 1902 года, суббота[5]. Особняк приват-доцента Фатеева на Большой Садовой. В нём решалась Тимофеева судьба. Иль нож в сердце вонзишь, или рай откроешь…

В тот волнительный момент молодой учитель стоял перед любимой на коленях, прижав подол к напряжённому лицу. Софи полулежала на канапе, уткнув локоть в подушку, веер мерно обвевал ангельское личико, чуть приоткрытый ротик и предлинные шёлковы ресницы. Сам обожатель был несколько выше среднего роста, а даже в сидящем положении было заметно, что барышня превзошла его на три вершка. А во лбу звезда горит… Подобный маятнику, каждый взмах веера взметал надо лбом тёмно-рыжие локоны, что не ускользало от взора Тимофея.

— Голубка моя, я не намерен больше ждать. В моей груди Везувий так и клокотит… то есть клокочет. Мы не помолвлены три года. Что ты скажешь, если я перейду к действию?

Его дама сердца глубоко задышала, красноречиво покачивая кружевами шемизетки.

— Была бы здесь моя воля… — чистый звонкий голос ласкал Тимофеев слух.

Имел место один случай, когда губы ненароком прошептали ласковое имя «Соня». Милая в ответ сверкнула синевой глаз, прошипела «Не называй меня Соней» и ударила Тимофея по руке вмиг сложенным веером. Молодой человек руку отдёрнул, но получил неизгладимое впечатление. Ровно та же картина имела место, когда бедный учитель по воле сердца пытался коснуться тоненькой талии. Поистине Софи не просто прекрасная лебедь, а лебедь-шипун.

Воскресными днями Тимофей играл с Софи в лаун-теннис, благо рядом с домом Фатеевых расстилалась маленькая удобная лужайка. Мячик мелькал над сеткой словно стрекоза, барышня взмахивала ракеткой с той энергичностью, какая легко угадывалась в её статном теле. В один прекрасный миг рука двинулась сильнее, чем положено, и мячик влетел прямиком Тимофею в правый глаз. Во все стороны посыпались искры, синяк долго не сходил с лица, но другим глазом Тимофей увидел, как девушка разразилась волшебным смехом. Пресиние глаза сверкнули, сахарные зубы засияли, на щеках легли ямочки и вспыхнул румянец, и самым сильным желанием молодого человека стало, чтобы Софи попадала мячиком в глаз снова и снова.