Поднявший коня на дыбы Пётр Великий покрылся искристым снегом. Сенатская площадь не единожды привлекала горожан телеэлектроскопическим ящиком с увлекательными новостями и рекламой множества вещиц для привилегированного состояния. Каждый год рождественское обращение Государя Императора собирало разевающие рот толпы, того и гляди влетит ворона. Вероятно, Его Императорское Величество вновь откажет подданным в разнообразии. Но Кирилла Курносова волновала более прозаическая тема.
В предшествующий 1904 году Сочельник[1] Курносов тешил себя самое малое тем, что обожаемая благоверная Нонна вместе с супругом встретит светлый праздник. В уходящем году она вернулась в русскую веру из басурманского состояния, да и причиной той метаморфозы было исходившее от Небесной Земли недоразумение. Франц громко мурлыкал под ловкой рукой фокусника, не глядя на чересчур подвижное лицо хозяина. Сама Нонночка (благодарствуем ей на веки вечные) полюбила циркового артиста с лицом, достойным паяца.
Пока домашние прибирали за ним последствия неудачной репетиции нового фокуса, виновник скрывался на свежем воздухе. Мог бы остаться в доме, но данный инцидент возмущал бы его нервную систему (не хотелось напрасно кривить лицо).
Часы скоро пробьют двенадцать, после чего в башлык набьётся не меньше снега, чем в прошедшие морозные дни. На Большую Итальянскую улицу, где жительствовал Председатель Совета министров, зевак не пускали. Вблизи Невского проспекта Курносов увидел собрание мелких сошек, по виду золоторотцев. Из жалкой картины выбивался лишь самодельный граммофон с целлулоидной пластинкой, на которые в последнее время наблюдалась мода.
— Барин, мы видим, кто вы по богатству. Не сбегайте, мы вас не ограбим. Присаживайтесь.
Не стать ли ближе к народу, рассудил Курносов, далёкий от интеллигенции. Выбрав чистое и бесснежное место, он разместился поблизости от бедной части столичных жителей.
— С наступающим Рождеством Христовым. Вы кто, скромный барин, чему жизнь посвятили?
— Я престидижитатор, фокусник. Из Чинизелли.
— Знаем, цари и великие князья постоянно показывают фокусы. А вас я вспомнил, странный был случай. Хотите ли песню с пластинки? Целлулоид скоро сотрётся, этот раз будет последним. Послушаете, или вас неотложные дела ждут?
Благодарение Небесам, они не обращали внимания на глуповатую мимику Курносова, что прорывалась из башлыка. Мимо самочинного клуба промчались господские сани, один из бедняков сорвал с себя треух и с завидной ловкостью нахлобучил его на прежнее место.
— Дорогой фокусник, вы не встречали ненароком солидного мужа и девицу-красавицу из Москвы? Весь наш город переполошила, чтоб её мухи покусали. Мы слышали, как она бросила несчастного поклонника, когда нашла себе того видного усача. Петроград взорвала, словно чёрных порох, чтоб её будочники поколотили. Под её окнами мы слышали игривую песенку. «Медленно невеста уплывает вдаль, встречи с нею ты уже не жди». «Ах, как жаль, что этот взрыв кончается, лучше б он тянулся целый год». Когда она красивые носик и губки себе отморозит?
Собственно Курносов приобщился к фляге с напитком, немного не дотягивавшим до шустовского коньяка. Чем Бог послал, тем и согреемся, не обижать же добрых знакомцев.
За флягой знатно скривившийся фокусник разглядел кустарный граммофон. Помнится, обещали пластинку. Ввиду самодельной записи последний проигрыш.
— Эх, была не была, подавайте песню, братцы.
— Цензура её не пропустила бы.
Его сосед, хлопнув по шапке, ахнул:
— А в газетах писали, цензуры больше нетути.
Владелец граммофона без пружины вертел ручку, картонный рупор излил звуки с теплом не хуже, чем от только что выпитого.
С Рождеством вас! С Рождеством вас! С Рождеством вас! С Рождеством вас!
Рождество к нам мчится,
Скоро всё случится,
Сбудется, что снится,
Что крестьян вновь обманут, ни гроша не дадут.
Ждать уже недолго,
Зубы все на полку.
Только мало толка,
Ежели Государю все осанну не пропоют!
Графья, с Рождеством вас,
Приходит Рождество к нам,
И можно в колядке пожелать высокородным.
Только кто доносит на жизнь босого мужика,
Который, кашу сварив, топор достанет из горшка?
Эх, Государь, приходи, тебя заждались мы,
Портреты из сундука монаршие достали.
Покажись нам, да порадуй нас всех,
Мы крикнем: «Государь, Э—Э—Э—ЭХ!!!».
Рождество к нам мчится,
Скоро всё случится,
Сбудется, что снится,
Что крестьян вновь обманут, ни гроша не дадут.
Ждать уже недолго,
Зубы все на полку.
Только мало толка,
Если Государя хором слуги не позовут!
Государь! Государь! Царь наш государь!
«Я Государь, борода из ваты,
Я монархии глашатай.
Мне сказали, меня здесь ждут,
Значит, для народа всё sehr gut.
Налейте мне вина побольше,
Мне везти солдатство в Польшу,
С кнутом в руках и при послушных казаках.
Дойдём туда зимою, а может быть, весной.
Простите, только нет сейчас Цензурочки со мной!
Её мы запретили, она отменена.
Инда будем без неё,
Моя заслуга, всё моё!»
Рождество к нам мчится,
Скоро всё случится,
Сбудется, что снится,
Что крестьян вновь обманут, ни гроша не дадут.
Ждать уже недолго,
Зубы все на полку.
Только мало толка,
Если государство слуги от беды не спасут!
Ради этой новинки стоило пожертвовать нервами. Курносов огляделся в беспокойстве, но городовых не приметил. Если судьба-индейка смилостивится, и рядом не сыщутся шпики, цензорам на тайную песню никто не донесёт.
