Крейсер «Улисс» - [18]

Баркас с швартов-гиком на борту направился к швартовной бочке, куда шел и "Улисс", а катер пошел под углом к курсу корабля. Метрах в четырехстах от крейсера по сигналу с мостика Ральстон достал из кармана плоскогубцы и раздавил химический взрыватель.
The Gunner's Mate stared fixedly at his stop-watch.	Старшина безотрывно смотрел на секундомер.
On the count of twelve the scuttling charge went over the side.	На двенадцатой секунде заряд полетел за борт.
Three more, at different settings, followed it in close succession, while the motorboat cruised in a tight circle.	Затем один за другим в воду упали ещё три заряда с взрывателями, установленными на различную глубину. Катер в это время описывал циркуляцию.
The first three explosions lifted the stern and jarred the entire length of the boat, viciously-and that was all.	Первыми тремя взрывами подбросило корму, катер судорожно затрясся, и только.
But with the fourth, a great gout of air came gushing to the surface, followed by a long stream of viscous bubbles.	Зато после четвертого взрыва из воды вырвалась ввысь мощная струя воздуха. Еще долго на поверхность, зловеще шипя, поднимались пузырьки.
As the turbulence subsided, a thin slick of oil spread over a hundred square yards of sea....	Когда волнение улеглось, все увидели, что на сотни ярдов море покрыто пленкой нефти...

Men, fallen out from Action Stations, watched with expressionless faces as the motorboat made it back to the Ulysses and hooked on to the falls just in time: the Hotchkiss steering-gear was badly twisted and she was taking in water fast under the counter.	Матросы, оставившие после отбоя боевые посты, с бесстрастными лицами смотрели на приближающийся к "Улиссу" катер и успели подцепить его на шлюп-тали в последнюю минуту: рулевое устройство катера оказалось выведенным из строя, корпус дал сильную течь.
The Duke of Cumberland was a smudge of smoke over a far headland.	А "Герцог Кемберлендский" к тому времени превратился в пятно дыма, видневшееся за далеким мысом.
Cap in hand, Ralston sat down opposite the Captain.	Тиская в руках фуражку, Ральстон сидел напротив командира корабля.
Vallery looked at him for a long time in silence.	Ни слова не говоря, Вэллери долго глядел на юношу.
He wondered what to say, how best to say it.	Он не знал, что сказать и как сказать это.
He hated to have to do this.	Очень уж неприятной была выпавшая на его долю обязанность.
Richard Vallery also hated war.	Ричарду Вэллери неприятна была и война.
He always had hated it and he cursed the day it had dragged him out of his comfortable retirement.	Более того, она всегда была ему ненавистна, и он проклял день, когда война оторвала его от отставного уюта и комфорта.
At least, "dragged" was how he put it; only Tyndall knew that he had volunteered his services to the Admiralty on 1st September, 1939, and had had them gladly accepted.	Во всяком случае, сам он говорил, что его оторвали. Лишь Тиндаллу было известно, что 1 сентября 1939 года он добровольно предложил свои услуги адмиралтейству и их охотно приняли.
But he hated war.	И все же войну он ненавидел.
Not because it interfered with his lifelong passion for music and literature, on both of which he was a considerable authority, not even because it was a perpetual affront to his asstheticism, to his sense of Tightness and fitness.	Не потому, что она мешала Вэллери воздавать дань давнишним привязанностям - музыке и литературе (он был большим знатоком по этой части); не потому даже, что она постоянно оскорбляла его эстетические чувства, его представления о справедливости и целесообразности.
He hated it because he was a deeply religious man, because it grieved him to see in mankind the wild beasts of the primeval jungle, because he thought the cross of life was already burden enough without the gratuitous infliction of the mental and physical agony of war, and, above all, because he saw war all too clearly as the wild and insensate folly it was, as a madness of the mind that settled nothing, proved nothing except the old, old truth that God was on the side of the big battalions.	Он ненавидел её потому, что был глубоко набожен; потому, что ему больно было видеть, как люди превращаются в лютых зверей; потому, что он считал жизнь тяжким бременем и без тех страданий и лишений, которые приносит с собой война; но главным образом потому, что он ясно представлял всю нелепость и бессмысленность войны, этого порождения воспаленного безумием мозга, войны, которая ничего не решает, ничего не доказывает, кроме древней, как мир, истины, что господь Бог всегда на стороне более многочисленных легионов.
But some things he had to do, and Vallery had clearly seen that this war had to be his also.	Но существуют вещи, которые волей-неволей нужно делать. Вэллери было совершенно ясно, что война эта - и его война.

And so he had come back to the service, and had grown older as the bitter years passed, older and frailer, and more kindly and tolerant and understanding.

Поэтому-то он снова пошел служить на флот. По мере того, как шли тяжкие годы войны, он старел, худел, становился все добрее и терпимее к людям, которых он все больше понимал.