Крестьяне, бонзы и бомбы - [8]

Желто-серое, без кровинки, лицо, дряблая кожа, пустой взгляд.

— Потушите свет, — бурчит она, щурясь на солнце. — Штуфф, погаси лампу. Еще ночь.

— Пойдемте, фрау Шаббельт. В редакции выпьем грогу, я расскажу вам анекдотец.

— Ну и свинья ты, — ворчит пьяная, — думаешь, мне сейчас до анекдотов? — И внезапно оживляется: — Да, да, расскажи анекдоты. Он их очень любит. А я посижу у его кровати, ведь он больше не сердится на меня.

Потом, когда Штуфф с Тредупом вели ее под руки (Венк замыкал шествие, брезгливо держа двумя пальцами бутылку коньяка), она вдруг остановилась, будто вслушиваясь в чей-то голос издалека: — Не надо анекдотов, господин Штуфф. Я знаю, Герберт умер. Но мне хочется полежать на вашем диване и послушать, как звонит телефон, как говорит радио, как стучит печатная машина. Тогда я вроде чувствую настоящую жизнь.

В наборном цехе спешно возобновилась прерванная работа. Никто не поднимал глаз.

— Не забудьте коньяк! — восклицает вдруг женщина.

На диване ей дают полную рюмку; и вот она уже спит с открытым ртом, с отвисшей челюстью, словно в беспамятстве.

— Кто останется с ней? — спрашивает Штуфф. — Кому-то надо остаться.

— А к шефу мы пойдем или нет?

— Тот, кто спросил, остается. Пошли, Тредуп.

Они уходят. Проводив их взглядом, Венк смотрит на спящую женщину, на дверь в экспедицию, прислушивается; затем берет бутылку с коньяком и пьет из горлышка.

4

«Лаборатория» шефа — отнюдь не современное помещение из стекла, света, чистоты и воздуха; нет, это — логово чудаковатого изобретателя, утопающего в хаосе приборов, идей, хлама и мусора.

У стола, покрытого разъеденным кислотой линолеумом, сидит карлик с белыми пушистыми усами, жирное шарообразное существо, похожее на красного лакированного гнома. Он устремил светло-голубые близорукие глаза на вошедших.

— Я не принимаю. Если напакостили, разбирайтесь сами.

— Господин Шаббельт, мне только хочется напакостить кое-кому, — говорит Штуфф. — Если позволите.

Карлик, подняв к свету цинковую пластинку, внимательно ее разглядывает: — Автотипия[10] не получается.

— Может быть, растр слишком мелкий, господин Шаббельт?

— Что вы в этом смыслите? Убирайтесь, я сказал! А чего тут Тредуп околачивается? Вон!.. Ишь ты, растр мелковат? Гм, а ты не глуп, Штуфф… Вполне возможно… Кому ты хочешь напакостить?

— Красным.

— Нет. Пятьдесят пять процентов наших читателей — рабочие и мелкие служащие. Красным? Никогда! Даже если мы правые.

— Есть очень занятная история, господин Шаббельт.

— Ну-ка расскажи, Штуфф. Присядь где-нибудь. А Тредуп пусть убирается. От него несет объявлениями.

— С радостью занялся бы чем-нибудь другим, — ворчит Тредуп.

— Чепуха! Ты и делаешь это с радостью.

— Он нам еще понадобится, господин Шаббельт. Для этой истории.

— Тогда станьте вот туда, в тень. Давай, Штуфф, выкладывай.

— Вы, конечно, знаете Калленэ, полицмейстера? Так вот, после Ноябрьской революции[11] он был красным. Не то в СДПГ[12], не то в НСДПГ[13], так или иначе, жалованье получал у них. Самый тупой из всех полицейских стал полицмейстером.

— Знаю.

— И как только это произошло, он ушел от социал-демократов и стал железным немецким националом[14], каким был прежде.

— И?..

— Ну… вечерами в ратуше он любит надзирать за уборщицами. Когда в служебных кабинетах никого нет, понимаете?

— И?..

— Среди них есть молодые бабенки, просто заглядение. Можно вообразить себе, когда они моют полы… в общем зрелище впечатляющее.

— Ты, во всяком случае, можешь себе это вообразить.

— Ну, разумеется, не только у Калленэ появляются разные мыслишки при виде такого…

— Короче, Штуфф. Кто его поймал?

— Красный бургомистр самолично! — восклицает Штуфф. — Толстяк Гарайс. Они устроились на его письменном столе.

— И?..

— Но, господин Шаббельт! Что за вопрос! Теперь у Калленэ снова партийный билет социал-демократов.

— Гм, пожалуй, в этом кое-что есть, — размышляет вслух шеф. — Но не для нас. Скажем, для коммунистов. Пусть Тредуп разболтает по городу.

— Господин Шаббельт!

— Ничем не могу помочь, Штуфф. Набивайте полнее ваши колонки местными новостями.

— Но без кляузного материала газета такая постная. Нас уже называют газетенкой!

— Кто?

— Разве не так, Тредуп?

Тредуп, выступив из тени, желчно: — Мазня. При закрытых дверях. Вонючая макулатура. Притом «Свастика». Сортирная крышка.

— Тетка из захолустья, — подхватывает Штуфф. — Пыль да скучища. Прошлогодняя ботва. Кудахталка. Слепая кишка. Крот. Снотворная пилюля.

Тредуп: — Клянусь, господин Шаббельт. Сегодня утром мне заявил это один клиент…

Шеф разглядывает цинковые пластинки: — Так кому вы хотите подгадить?

Оба в один голос: — Цирку Монте.

Шаббельт: — Не возражаю. Дабы еще разок ругнуть не желающих помещать у нас объявления. И в награду, Штуфф, за «слишком мелкий растр».

— Огромное спасибо, господин Шаббельт.

— Ладно. Но эту неделю прошу покорнейше оставить меня в покое. Я занят.

— Так точно, больше не будем! Всего доброго!

5

Штуфф сидит за письменным столом и смотрит на фрау Шаббельт. Она все еще спит; лицо ее чуть порозовело, спутанные седые волосы прядями свисают на лоб и щеки.

«Бутылка коньяка почти совсем пуста, — размышляет Штуфф. — Когда я выпроваживал Венка, от него крепко несло. Ну и докатился: опивать хмельную шефиню! Я ему это припомню… Надо бы приготовить кофе, чашечку мокко, пусть выпьет, когда проснется. Позвоню-ка Грете. — Он смотрит на кнопку звонка у двери, потом переводит взгляд на лежащий перед ним чистый лист бумаги. — А вообще, что ей даст чашка кофе? Ничего».