Крестьяне, бонзы и бомбы - [4]

Документальное начало действительно в высшей степени присуще книге. В основе действия в ней лежат исторически подлинные события, происходившие в Ноймюнстере и округе: сопротивление конфискации быков посредством «огненной акции» в деревне Байденфлет, схватка за знамя и кровавая расправа с крестьянами-демонстрантами 1 августа 1929 года, судебный процесс над демонстрантами, бойкот города Ноймюнстера, хранение взрывчатки на отдаленном хуторе крестьянина Холендера и т. д. Все это воспроизведено с почти документальной точностью. Но Фаллада понимал, что если он сохранит подлинные имена и географические названия, то ему грозят многочисленные судебные иски за «клевету» и «оскорбление» и, возможно, даже изъятие книги из продажи. Пользуясь предоставленной романисту свободой, он перенес действие из Шлезвиг-Голштинии в Померанию, из Ноймюнстера в вымышленный город Альтхольм и переименовал губернатора провинции Абегга в Тембориуса, а бургомистра города Линдемана в Гарайса. Также и за другими персонажами романа стояли их исторические прототипы. В Раймерсе узнается один из вожаков «Ландфолька» Вильгельм Хамкенс, в Падберге — редактор газеты «Ландфольк» Бруно фон Заломон, в знаменосце Хеннинге — бывший офицер, человек авантюристической складки из правоэкстремистских кругов Вальтер Мутман.

Документальный элемент в романе «Крестьяне, бонзы и бомбы» придает ему особую ценность — достоверного исторического свидетельства. Но все же без оговорки здесь не обойтись. Отсутствие руководящей нити, собственных, твердо продуманных политических убеждений иногда ставит автора в ложное положение. Когда он, не задумываясь особенно, приписывает персонажам, вызывающим скорее сочувствие читателей, по сути чуждые этим персонажам, почерпнутые из политически одиозных источников того времени лозунги и высказывания, такая беззаботная «документальность» может на каких-то отрезках повествования создать не вполне верное представление либо об исторической истине, либо о позиции писателя.

Или другой пример. Вскоре после появления романа Фаллады на него откликнулась коммунистическая «Роте Фане». Рецензия носила преимущественно политический характер и в художественные достоинства романа особенно не вдавалась. Но по поводу трактовки «Ландфолька» в ней высказывались справедливые суждения. В частности, выдвигался упрек, что писатель видит крестьян как сплошную, социально не дифференцированную массу. «Разве тогда — во время первых демонстраций и бомб — крестьянство в самом деле представляло собой такой сплоченный фронт, что не считается нужным хотя бы наметить дифференциацию внутри этого фронта? Разве не было уже тогда — точно так же, как сегодня, — помещиков, крестьян, богатых и бедных, бобылей, батраков и рабочих?»[6]

* * *

Мы окажемся не вполне справедливыми по отношению к роману «Крестьяне, бонзы и бомбы» и не оценим в полной мере его значение, если будем его рассматривать исключительно как полурепортажный политический роман о голштинском «Ландфольке». Даже и в те дни, когда книга появилась в ореоле политической сенсации, наиболее тонкие и проницательные критики видели в ней нечто большее: сотканное из необычайно точных наблюдений, беспощадно правдивое социально-критическое повествование о людях и отношениях в провинциальном немецком городе, повествование, в котором раскрывается неприглядная картина современного буржуазного общества в целом. «Политический учебник германской зоологии — Fauna Germanica лучшего себе и представить нельзя», — писал Курт Тухольский[7]. «Это прежде всего замечательное, созданное могучей силой ненависти, но тайно питаемое скрытыми токами любви сатирическое произведение»[8],— утверждал Эрнст Вайс, сравнивая при этом роман Фаллады с «Верноподданным» Генриха Манна.

С Вайсом можно, пожалуй, и не согласиться или согласиться лишь с оговорками. Мы не найдем в романе «Крестьяне, бонзы и бомбы» столь характерных для сатиры пародийно утрированных образов и гиперболически заостренных нежизнеподобных ситуаций. Нет в нем и таких стилевых форм, как гротеск, фантастика, условность… Действие романа протекает среди лиц и обстоятельств, не выходящих за рамки обыденности, но тем отвратительней — в своей обнаженной, предельно приближенной наглядности — картина общественного быта городка Альтхольма, «похожего на тысячи других городков и даже на любой большой город».

В романе развернута широкая панорама жизни Альтхольма с его «коридорами власти» и социальными институтами — прессой, магистратом, полицией. И одновременно воссоздана в живых портретных зарисовках вся камарилья «отцов города» от «друга детей» Манцова, владельца газеты Гебхардта до «бонз», то есть социал-демократических бюрократов, высоких должностных лиц. Недаром Фаллада впоследствии с благодарностью вспоминал журнал «Кельнише иллюстрирте», решившийся напечатать роман: «В то время это было очень мужественным поступком, ибо, во-первых, этот роман кишел грубостями и, кроме того, он должен был вызвать сильнейшее возмущение „наверху“, „у красных“. Но журнал решился…» Оставим в стороне несколько дезориентирующий эпитет: «красными» социал-демократические бонзы могли быть в глазах разве только Штуффа или графа Бандекова. В романе же они олицетворяют Веймарскую «систему», и резко критическая трактовка всех этих Тембориусов, Кофка, Фрерксенов и прочих объективно отображает слабости и пороки республики, которой вскоре суждено было без боя уступить место «третьей империи».