Крестьяне, бонзы и бомбы - [181]

— Это он сейчас говорит, — усмехается граф Бандеков, — а каждого свидетеля, сочувствующего крестьянам, спрашивал, к какой тот принадлежит партии.

— Так то ж его хлеб, — поясняет крестьянин Хенке из Каролиненхорста, — не может ведь он с ходу, раз-два взяли, и отправить каждого на пять годков в тюрьму.

— Небось попытается, — замечает крестьянин Бютнер.

Старший прокурор приступил к подведению итогов судебного следствия: — Свидетель, комиссар уголовной полиции Тунк, подвергся резким нападкам прессы за то, что он якобы увидел иное, нежели другие очевидцы. Свидетель видел не иное, он, как опытный криминалист, видел точнее. И мы признаем его наблюдения.

— Какой позор, — возмущается гауптвахмистр Харт, — этот подлец меня же явно спровоцировал…

— Т-сс, — шикает на него вечный ассистент сыскного дела Эмиль Пардуцке. — Для прокуроров интереснее всего на свете как раз то, что мы говорим об уголовной полиции.

— …Свидетель Тунк точно видел, как подсудимый Хеннинг вырвал у старшего инспектора саблю, топтал ее и привел в негодность. Затем ударил старшего инспектора…

— Разве тебя ударил Хеннинг? — с удивлением спрашивает своего мужа фрау Фрерксен. — Ты же говорил мне, что это был Падберг, у него еще глаза гневом сверкали, сказал ты…

— Ради бога, Анна, не называй фамилий, — шепчет Фрерксен. — Иначе я погиб…

— …Несмотря на неоднократные столкновения с законной властью, крестьяне так и не изменили своего враждебного отношения к административному аппарату, что безусловно повлечет за собой весьма строгую кару! — возвещает старший прокурор.

— Это ж надо, — удивляется аграрный советник Файнбубе. — Значит, любовь к красной республике теперь будут прививать тюремной отсидкой.

— …Правда, вряд ли можно оспаривать, что подсудимые были убеждены в незаконности действий полиции в то время, когда находились еще на Рыночной площади. А это следует признать как смягчающее обстоятельство…

— Не такой уж он вредный, — замечает папаша Бентин. — Вот увидите, потребует только денежного штрафа.

— Рехнулся ты, что ли, — возражает крестьянин Кединг из Каролиненхорста, — меня за одно «Открытое письмо» в окаянной «Хронике» и то на неделю засадили!

— …Однако способ сопротивления, к какому прибегли подсудимые, безусловно повлечет более строгое наказание…

— Хеннингу надо было сделать резиновые набойки на каблуки, — замечает юрисконсульт Плош. — Тогда полицейским не стало бы так больно от его пинков.

— Ах, юристы, юристы! — качает головой пастор Томас. — Разные они все-таки. Вот, помню, был случай, господин Плош…

— …Обвинение не заинтересовано в суровом наказании подсудимых, однако…

— Это обойдется дороже, — замечает Траутман из «Нахрихтен».

— Каким образом? — спрашивает Хайнсиус, съежившийся в своем уголке.

— Знаю по коммерческому опыту, — заверяет наставник газетного короля Гебхардта. — Если я говорю, что не заинтересован в какой-то сделке, значит, рассчитываю заработать на ней побольше.

— …Необузданная ненависть к старшему инспектору полиции Фрерксену, способному и верному служебному долгу чиновнику, не свидетельствует о том, что подсудимые осознали свою вину и раскаялись…

— Я первый перевязывал Хеннинга, — говорит доктор Ценкер, — и видел его руку. Не знаю, кому тут раскаиваться…

— Плох тот прокурор, который может взглянуть на дело с двух сторон, — замечает с печальной улыбкой начальник тюрьмы Греве. — По своему опыту знаю, сам когда-то стоял там, где сейчас стоит обвинитель.

— …Совершенно не имеет значения, напала ли полиция первой. Ибо полиции дано право применять силу…

— Смотри-ка, смотри-ка, а он, оказывается, умеет быть и наглым, — замечает солидный Манцов.

— …Ну что стоило подсудимым отдать знамя добровольно? Пустяк, в сущности…

— Ну, знаете, — возмущается парикмахер Пунте, — если б наш союз «Единство-78» поручил мне, перед строем, передать знамя этому балбесу Фрерксену, да я б обломал древко об его башку.

— …Спокойствие восстановится лишь после того, как будет вынесен приговор. Крестьяне тогда поймут, что, бойкотируя Альтхольм, они поступили несправедливо по отношению к городу. На ком лежит вина, тяжкая вина, в этом сейчас ни один человек, — ни здесь, ни в городах и селах, — больше не сомневается. И что усугубило эту вину? Почему случилась беда? Потому, что решили оказать честь человеку, который нарушил закон, который сидел в тюрьме! Разве в прежние времена было такое принято?

— Было! — громко восклицает подсудимый Хеннинг.

Старший прокурор мрачно и раздраженно смотрит на него сквозь пенсне: — Нет, прежде так не было принято.

Хеннинг упрямо мотает головой.

Прекратив спор, старший прокурор переходит к предложениям о мерах наказания: — Подсудимого Хеннинга за бунт и нарушение общественного порядка и за нанесение телесных повреждений с применением опасного оружия…

— Каблуков, — комментирует Плош.

— …к одному году трем месяцам тюрьмы.

Подсудимого Падберга за бунт и нарушение общественного порядка к одному году двум неделям тюрьмы…

Подсудимого Ровера за те же преступления, за публичное оскорбление действием и нанесение материального ущерба…

— Порвал вахмистру перчатку… — стонет Штуфф.

— …к году тюрьмы.