Крестьяне, бонзы и бомбы - [179]

— Так в чем дело? — спрашивает он.

— Несколько дней назад я рассказывал на допросе, как я дежурил регулировщиком на Штольпер-Торплатц. Как ко мне подошел какой-то крестьянин и стал меня задирать, издеваться, в общем, допек меня до того, что я был готов всех крестьян избить. Так вот, этого крестьянина я видел сегодня утром в комнате для свидетелей, он там сидел.

— Крестьянина? — удивляется председатель. — Вы, наверное, ошиблись. На сегодня ни одного крестьянина не вызывали.

— Но я же сам его видел, такой толстый, мрачный, с белым лицом.

Председатель на минуту задумывается. Он видит, что защитник собирается что-то сказать, но ему уже все ясно. «Ловко сработано, — думает он, — Штрайтер в десять раз проворнее, чем эта сонная тетеря — прокурор. Вахмистр просто глуп и ничего не подозревает. Ничего. И как это Штрайтер сумел провернуть?»

Но вслух он говорит: — Нет, крестьян сегодня не допрашивали. Но, может быть, ваш крестьянин сидит в зале. Обернитесь, взгляните на публику.

Пока гауптвахмистр Харт приступает к осмотру, председатель внимательно вглядывается в одного человека. Человек сперва отвернулся, потом полез в карман, вытащил носовой платок и начал негромко и терпеливо сморкаться.

Однако ему это не помогло. Харт прямехонько направляется к нему и во всеуслышание (публика напряжена до предела) объявляет: — Вот — этот человек.

— Вы уверены, — спрашивает председатель, — что именно этот человек насмехался, издевался над вами и провоцировал вас?

— Ошибка исключается, господин председатель окружного суда, — отвечает вахмистр. — Это — он. Тогда на нем была зеленая шляпа с кисточкой, зеленая сермяга и сапоги с отворотами. Он сейчас пытался спрятать от меня лицо, — вот вам и доказательство, что это он.

— Я вовсе не прятал лицо, — грубо возражает тот. — У меня насморк, а при насморке обычно сморкаются. Напротив, я вам благодарен за то, что вы даете мне возможность дополнить мои показания.

— Ну, ну, — замечает Харт, — чесать языком вы умеете, это я…

Вмешивается председатель: — Свидетелям разрешается говорить, лишь когда их спрашивают. Господин Харт, этот человек не крестьянин, это господин комиссар уголовной полиции Тунк из Штольпе.

— Вот черт… — Харт умолкает и, повернувшись к столу прессы, смотрит на Штуффа.

Но Штуфф строчит.

Харт опять поворачивается к председателю.

— Все было так, как я рассказал. И если этот господин — комиссар уголовной полиции, тогда я ничего не понимаю. Он сказал мне: «Мы, крестьяне, поколотили вас, полицейских… а ты смывайся побыстрее, не то мы надраим вам хари…» Не понимаю, господин председатель, ничего не понимаю…

Комиссар по-прежнему невозмутим. Его ничто не может вывести из себя.

— Считаете ли вы, — спрашивает его председатель, — что господин Харт правильно изложил обстоятельства?

— Вполне, господин председатель окружного суда, вполне. Мне даже хотелось раздразнить его еще больше, чем это следует из его слов.

— А зачем? Вам это не казалось рискованным?

— Мне это казалось правильным, господин председатель. Я действовал по зрелом размышлении. Я видел, что силы полиции невелики, а крестьяне весьма многочисленны. Крестьяне были возбуждены, в боевом настроении, полиция же спокойна и не склонна к решительным действиям.

К тому же я заметил, что старший инспектор ведет себя вяловато, и счел уместным поддать жару. Вступать в прямой контакт с полицией я не имел права. Поэтому избрал такой способ. Я хотел встряхнуть полицию, настроить ее по-боевому, но прежде всего стремился к тому, чтобы крестьяне не захватили ее врасплох. И как нам сообщил господин Харт, этой цели я достиг.

В зале поднялся старший инспектор Фрерксен и шаг за шагом стал приближаться к судейскому столу. Подойдя, он быстро, несколько раз произнес: — Господин председатель окружного суда! Господин председатель…

— Слушаю вас, господин старший инспектор? Вы хотите еще что-нибудь добавить по существу?

Дрожащим от волнения голосом Фрерксен заявляет: — Господин комиссар только что говорил о моем нерешительном поведении. Я хочу возразить: в Аукционном павильоне господин комиссар сам лично поздравил меня. Он сказал мне, — я точно помню его слова: «Вы хорошо справились с делом».

— Да, я так сказал, господин председатель, — подтверждает самоуверенно комиссар. — Все равно. Но вы посмотрели бы на этого человека, когда он бросился ко мне, — а ведь он меня знал, — и спросил, как в Штольпе отнесутся к случившемуся, правильно ли он действовал и так далее. И я сказал ему это только, чтобы успокоить его, разумеется, приватно, из любезности.

— Господин комиссар… — начинает Фрерксен.

Но председатель обрывает его: — Для суда это не представляет никакого интереса… Имеются ли еще вопросы к свидетелю Тунку? У вас, господин советник юстиции?

— Благодарю, нет. Со свидетелем мне все ясно.

5

По окончании судебного следствия в зал пригласили эксперта, майора полиции в отставке Шадевальда.

К столу подходит толстый, кругловатый господин с шарообразным полированным черепом, на котором торчат три шишки размером с голубиное яйцо.

— Эксперт не должен выносить какие-либо суждения или давать оценки, — объясняет ему председатель. — Суду нужна лишь консультация по выполнению определенной задачи, а именно: требуется отнять у демонстрантов знамя. Как бы вы решили эту задачу? Она сформулирована в виде следующих трех вопросов.