Кремнистый путь - [5]

Шрифт
Интервал

Смоковницы с надеждой почки распускают,
И в небе горлица поет,
И лозы пьяные в цвету благоухают.
Послесловие
Когда-то Соломон, устав от мудрых дел,
Покинув тьму забот, в кедровый лес бежал,
И там среди цветов любовь свою воспел…
А я с любви царя завесу вновь сорвал.
Пусть песнь его любви звучит для нас навек,
Пусть тайны страшный взор погаснет для меня:
Безгрешным буду я, как первый человек;
Я счастие вдохну, стихом любви звеня.

Песенки юродивого

I
Странничку, странничку помогите!
Копеечку юродивому подарите!
А уж я, бояре, землицу распашу,
Я копеечку, бояре, в землицу положу.
Вырастет копеечка в деревцо,
Вырастет, бояре, во кудрявое;
А уж деревцо я кровию полью,
Кровью алою землицу напою.
А уж вы, бояре, не взыщите:
К тому деревцу гурьбою поспешите;
Не хотите ли, бояре, веревочку свить?
Не хотите ли мочалочку скрутить?
Я с охотою, бояре, пособлю;
На головушку накину я петлю;
А вы вздернете скорехонько меня,
За копеечку, за медную кляня…
II
Как здоровье, князь?
Что княгинюшка?
Много ль яствушек
Вам настряпали?
Много ль золота
Вы награбили?
Бью челом тебе,
Разлюбезный князь:
Я — юродивый —
Тебе кланяюсь.
Не оставь меня
Твоей милостью.
У меня ль казна
Пребогатая,
Все бренчит-гремит,
Будто золото.
Ты возьми ее
Ha-про черный день.
А я, странничек, —
Без вериг пойду,
Без казны моей, —
С одной песнею…
III
Что, любезные,
Пригорюнились?
Что, ребятушки,
Нос повесили?
Иль не слышите,
Что юродивый
Песнь веселую
Вам поет сейчас?
Издалека я
Притащил с собой
Кольца с гирями, —
И бренчу-пою
О израненной
Моей душеньке.
Ее Бог-Отец
Потревожил раз,
Невзначай смутил
Повелением.
С той поры хожу
И звеню кольцом
Я во славушку,
Во пророчество.
Славлю небо я,
Славлю чистое, —
А пророком я —
Для земли родной.
Ты, родимая,
Кровью вскормлена,
По тебе ходил
Христос-Батюшка;
Где же след Его,
Не найду никак;
Все затоплено
Кровью алою.
Эй, ребятушки,
Разыщите след,
Разыщите след
Христа-Батюшки.
А не то беда:
Захлебнетеся,
Захлебнетеся
Кровью алою…

Катакомбы

Катакомбы

Светильники в страхе мерцали;
К небу тянулися руки;
Звуки во тьме замирали —
Дрожали под сводами звуки.
Апостола мы хоронили;
Песни священные пели;
Жертву любви приносили —
Жертв мы других не имели.
Звери над нами рычали,
Рычали голодные тигры;
Арену песком усыпали;
Готовились страшные игры.
Звуки во тьме замирали,
Дрожали под сводами звуки;
Смерти спокойно мы ждали —
Ждали мы смерти и муки.

Таинство

О, Боже всеблагой! К краям Твоей одежды
Припав, как верный раб, в восторге я молюсь.
В душе моей — огонь. В огне ее — надежды.
К чертогам Тайны я в безумии стремлюсь.
Я на земле стою, зиянье вижу ада.
Вокруг меня мятется жизней смутный рой:
Сверкающий хаос священного разлада.
Предвидит рай любви верховный разум мой.
На ложе девственном лежит моя невеста.
Сейчас я таинство великое свершу!
Я на пороге сил таинственного места:
Я жертву брачную с молитвой приношу.
О, Боже всеблагой! Благослови слиянье,
Движения любви достойнейший предлог!
Начало всех начал — творящее влиянье,
Предвечной истины божественный залог!

Безумие

Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.
Тютчев.
Я пел бы в пламенном бреду…
Пушкин.
Гонимое бездушными людьми
Священное безумье мудрецов.
Мои моления покорные прими!
Ты — арфа чуткая отверженных певцов.
Граница двух начал;
Великих дней предчувствие, томленье;
Громада мраморных роскошных скал, —
И с прахом золота смешенье.
Ты эхом носишься в лесах;
Полночные виденья покоряешь;
Ты на распутьи и в путях;
Ты бремя жизни оставляешь.
Возьми меня в объятия железные свои!
Я слепоту людей безумно ненавижу.
Творения мои возьми. Они — твои,
Возьми меня. Венец твой вижу.

Грех

К картине Франца Штука

Под лепет странного стиха,
Пойми дрожащею душою
Весь ужас пьяного греха,
Открытый женщиной нагою.
Ее глаза и грудь ее
Обожжены соблазном яда, —
И греза жадная моя
По ней скользит, как тело гада.
Здесь сон и дерзкие мечты
Сплелися тягостным узором, —
И развращенные черты
Оправданы печальным взором.

Семь Печатей

(Откровение св. Иоанна V гл., 6—14 ст.)
I
Семирогий, семиокий Агнец древнего креста
Появился, освящая неба райские места.
И Сидящий на престоле, посреди семи отцов,
Книгу подал, указуя знаки вещих мудрецов.
И читал безгрешный Агнец все пророчества святых
И в душе алело пламя у Того, Кто жизнь постиг.
И тогда святые старцы гусли подали Христу,
Протянули с фимиамом чаши светлые Ему.
II
Агнец жизни семирогий, Ты достоин книгу взять;
С этой книги семь печатей властью Бога можешь снять.
Все колена и языки, все народы, племена
Искупил Ты своей кровью и расторгнул времена.
Тысяч тысячи престолов и служащих Богу сил
Агнец добрый, семиокий кровью жизни освятил.
Ты, Сидящий одесную, книгу жизни можешь взять;
С этой книги семь печатей властью Бога можешь снять!

Поэмы

Что-то черное

Viens-tu troubler, avec ta puissante grimace
La fête de la Vie?..
Baudelaire.[1]

Оно подкралось незаметно, как вор, подкралось во тьме, освещая себе путь зеленым глазом. Оно наполнило все вокруг своим черным дыханием, проникло ко мне в сердце, разлилось с кровью по моим артериям, затуманило мне мозг… Я ждал, мучился, рвался, ненавидел, страдал, приходил в отчаяние и, главное, ревновал, болезненно ревновал…

Началось это вот как. Однажды поздно осенью я поехал с ней на лодке в этот проклятый парк. Уже темнело. Над рекой висела какая-то непонятная серая и влажная масса. Вокруг никого не было видно. Нервными взмахами весел я быстро гнал нашу лодку, стараясь поскорее покинуть город с его жесткими улицами, равнодушными стенами и этими черными, длинными трубами, которые я ненавижу, как подневольный труд. Жалкие городские фонари бежали от нас прочь; их робкое пламя мелькало все реже и реже и, наконец, исчезло совсем. Зато подняла свое бледное, тревожное лицо луна и загадочной, дрожащей улыбкой осветила фигуру моей спутницы, которая сидела впереди меня, на руле.


Еще от автора Георгий Иванович Чулков
Тридцать три урода

Л. Д. Зиновьева-Аннибал (1866–1907) — талантливая русская писательница, среди ее предков прадед А. С. Пушкина Ганнибал, ее муж — выдающийся поэт русского символизма Вячеслав Иванов. «Тридцать три урода» — первая в России повесть о лесбийской любви. Наиболее совершенное произведение писательницы — «Трагический зверинец».Для воссоздания атмосферы эпохи в книге дан развернутый комментарий.В России издается впервые.


Императоры. Психологические портреты

«Императоры. Психологические портреты» — один из самых известных историко-психологических очерков Георгия Ивановича Чулкова (1879–1939), литератора, критика, издателя и публициста эпохи Серебряного века. Писатель подвергает тщательному, всестороннему анализу личности российских императоров из династии Романовых. В фокусе его внимания — пять государей конца XIX — начала XX столетия. Это Павел І, Александр І, Николай І, Александр ІІ и Александр ІІІ. Через призму императорских образов читатель видит противоречивую судьбу России — от реформ к реакции, от диктатур к революционным преобразованиям, от света к тьме и обратно.


Сулус

Произведение Г.И. Чулкова «Сулус» рассказывает о таежной жизни.


Весною на север

Георгий Иванович Чулков (1879–1939) — русский поэт, прозаик, литературный критик.Сборник лирики «Весною на север». 1908 г.


М. Н. Ермолова

«В первый раз я увидел Ермолову, когда мне было лет девять, в доме у моего дядюшки, небезызвестного в свое время драматурга, ныне покойного В.А. Александрова, в чьих пьесах всегда самоотверженно играла Мария Николаевна, спасая их от провала и забвения. Ермоловой тогда было лет тридцать пять…».


«Вопросы жизни»

«Создать такой журнал, как «Вопросы жизни», на рубеже 1904 и 1905 годов было нелегко. И не только потому, что судьба его зависела от царского правительства и его цензуры. Создать такой журнал было трудно потому, что историческая обстановка вовсе не благоприятствовала пропаганде тех идей и верований, какие занимали тогда меня и моих литературных друзей. Программа идейной пропаганды, какую мы мечтали развернуть, была рассчитана на несколько лет. Но зашумела революция, и вся жизнь полетела, как парусное суденышко, подхваченное штормом…».


Рекомендуем почитать
Про одну старуху

«И с кем это старуха разговоры разговаривает?» – недоумевал отставной солдат, сидя за починкою старого сапога в одном из гнилых, сырых петербургских «углов» и слушая, как за ситцевой занавеской другого «угла» с кем-то ведет разговоры только что перебравшаяся новая жилица-старуха.«Кажись, – думал солдат, – никого я у нее не приметил, а разговаривает?»И он прислушивался.Новая жилица вбивала в стену гвоздь и действительно с кем-то разговаривала. …».


Не к руке

«Близко то время, когда окончательно вымрут те люди, которые имели случаи видеть буйное движение шоссейных дорог или так называемых каменных дорог тогда, когда железные дороги не заглушали еще своим звонким криком их неутомимой жизни…».


Наташа

«– Ничего подобного я не ожидал. Знал, конечно, что нужда есть, но чтоб до такой степени… После нашего расследования вот что оказалось: пятьсот, понимаете, пятьсот, учеников и учениц низших училищ живут кусочками…».


Том 1. Романы. Рассказы. Критика

В первый том наиболее полного в настоящее время Собрания сочинений писателя Русского зарубежья Гайто Газданова (1903–1971), ныне уже признанного классика отечественной литературы, вошли три его романа, рассказы, литературно-критические статьи, рецензии и заметки, написанные в 1926–1930 гг. Том содержит впервые публикуемые материалы из архивов и эмигрантской периодики.http://ruslit.traumlibrary.net.



Том 8. Стихотворения. Рассказы

В восьмом (дополнительном) томе Собрания сочинений Федора Сологуба (1863–1927) завершается публикация поэтического наследия классика Серебряного века. Впервые представлены все стихотворения, вошедшие в последний том «Очарования земли» из его прижизненных Собраний, а также новые тексты из восьми сборников 1915–1923 гг. В том включены также книги рассказов писателя «Ярый год» и «Сочтенные дни».http://ruslit.traumlibrary.net.