Кремлёвские мастера - [9]

Испросив у монаха благословения, разбитной парень сразу же повел его на второй этаж дома:

— Василий Дмитриевич с утра поджидают…

Хозяин в нетерпении спускался навстречу монаху.

— Принес? Все как заказывал?.. — и, забрав сверток, заспешил в горницу.

Монах, видимо, уже хорошо зная манеру хозяина, не спеша двинулся следом. Когда он вошел, Василий Дмитриевич Ермолин стоял у открытого окошка и внимательно разглядывал только что принесенную монахом книгу.

— «Начало монастыря Андроникова», — прочитал Василий Дмитриевич радостным голосом. — Надеюсь, отец Паисий, написал ты, как обговаривали…

— Все исполнил, Василий Дмитриевич, все до словечка единого… Церковь православная много бла-гостыни от твоего рода видит. В монастырях, что в Троицком, что в нашем, отца и деда твоего по сей день добром поминают…

— Благодарствую, отец… А за работу и за память добрую вот на благолепие храма монастырского… — и увесистый кожаный мешочек быстро перекочевал из рук хозяина в руки монаха. — Раздели со мной трапезу, отец святой!

— С благостию, сыне…

И сейчас же неведомо откуда появившаяся девка начала таскать на стол миски, блюда, жбанчики, кувшины.

После разварного осетра монах совсем разомлел. Утирая широким рукавом рясы потное лицо, часто помаргивая выцветшими глазками, он начал неторопливый рассказ о давно ушедших днях, о виденном, о слышанном.

— Помню я, сыне, еще деда твоего Ермолу, а во мнихах — Ефрема. Суровый муж был. Супротив себя слова терпеть не мог. А и он решил к старости покаяться. И вместе с брательником своим постригся в Троицкий монастырь. И было мне тогда от роду шашнадцать лет. Не ведаю, что там в Троицком у него вышло, а только вскорости перебрался он к нам в Андроников. То ли к Москве поближе захотел, то ли воли у нас побольше было. Может, всего год пожил отец Ефрем в благости и покое. А потом бражничать стал, с женками веселыми загулял. И очень уж недобрые разговоры пошли о нем в округе. Такие недобрые, что решили старцы при всем честном народе из Ефрема беса выгнать. И выгнали. Маленький такой, черненький, верткий, как изо рта выскочил, так прямо в бурьян шмыгнул, а оттуда, видать, сквозь землю провалился. Не терпит бес нашего монастырского духа…

Слушая речь старца, Василий Дмитриевич даже прикашлянул. Припомнились ему другие рассказы о суровом деде-самодуре. Впрочем, и отец Василия Дмитриевича не отличался благостным характером. Он тоже в один прекрасный день постригся в монахи того же Троицкого монастыря. Но тихая монашеская жизнь не пришлась по нутру Дмитрию Ермолину. По прошествии некоторого времени, весной 1448 года, устроил он в обители великое бесчинство — отказался Дмитрий есть монастырскую пищу.

Монастырский летописец, пораженный столь невиданным бунтом, даже записал кощунственные слова Ермолина: «Что я могу сделать, если не в состоянии есть вашего хлеба и варева! Знаешь сам, что я вырос в своем доме, питаясь не такими кушаньями…»

А монах все продолжал свой неторопливый рассказ.

— …С той поры осмирел отец Ефрем и появилась в нем некая благостность. Когда же замыслили мы возвести каменный храм Спаса, дед твой совсем тихий стал. Сдружился в ту пору с почтенным старцем-живописцем Андреем Рублевым. С ним по целым дням в молитвах и беседах проводил. А как почали храм строить и начал Рублев его росписью своей украшать, отец Ефрем от него ни на шаг не отходил. Все подсоблял ему и советом и делом…

Все это я доподлинно в книге описал. А начало повести моей от князя Дмитрия Донского — он перед тем, как на поле Куликово полки свои двинуть, в нашей обители побывал и трапезу со святыми отцами принял. Думаю, сыне, что книга сия добрым украшением твоей либереи станет.

И, не оборачиваясь, ткнул монах пальцем через плечо туда, в угол, где стоял вместительный большой шкаф со знаменитой на Москве собственной библиотекой Василия Дмитриевича.

— Засиделся я у тебя, сыне. Пора и в обитель мне. Поспешать ко всенощной надобно. За даяние и угощение благодарствую. А собрание книг твоих уж вдругорядь погляжу. Только упредить тебя, Василь Дмитриевич, хочу. Разные они, книги, бывают. И еретические попадаются. Глянь и до греха недолго. А что с еретиками проклятыми делают, сам ведаешь. Помни сие. Православной церкви крепче держись. К церкви ближе — и беда дальше. Истинно тебе говорю…

Монах ушел, а Василий Дмитриевич еще долго продолжал стоять у окна, раздумывая над последними словами гостя.

Уже много лет покупал он и заказывал переписчикам различные книги. Каждый новый том, одетый в толстые доски и обтянутый мягкой и теплой на ощупь кожей, доставлял ему неизъяснимую радость. С каждым приходом новой книги в дом шире и интересней становился окружающий мир.

Все меньше места оставалось на полках шкафа, разрисованного красными, желтыми и черными цветами. Стали на Москве поговаривать о ермолинском книжном собрании — либерее. Кое-кто говаривал об этом с завистью. К примеру, тот же государев дьяк Мамырев. Находились и такие, что злобно ворчали: «Ишь, книгочий выискался. Умнее других быть захотел».

Но что же все-таки хотел сказать монах на прощанье? Может, так, сболтнул просто, чтобы выманить денег побольше? А может, таилась в словах скрытая угроза?..