КРЕМЛенальное чтиво, или Невероятные приключения Сергея Соколова, флибустьера из «Атолла» - [18]
– Итак, Борис Абрамович, начинаю сначала. Анекдот, о котором вы говорите, он об идентичности. О месте индивида в социуме, – не смутившись, продолжил Соколов.
– Ну, допустим. И что? – не на шутку заинтересовался Березовский.
– Ну, вот я видел, вы кружочки тут на бумажках рисовали. Это неправильно. Это давит на вас.
– Сергей, ты что, подглядываешь?
– Я и подслушиваю, Борис Абрамович. Но вас это обычно не смущает, – Соколов смотрел прямо в глаза.
– Ну, ты же не меня прослушиваешь, – хихикнул Березовский.
Соколов тоже хихикнул. Так. На всякий случай. И продолжил беседу.
– Я все понял про ваши кружочки. У вас налицо, простите за плеоназм, личностный конфликт, – бодро поставил диагноз Соколов. – Понимаете, раньше вот человек рождался или холопом, или помещиком. Сапожником или пролетарием. И никаких проблем с идентичностью.
– Ну, а если разночинец, например, становился профессором. Или купчишка из средненького становился богатым? – рассуждал Березовский. – Это ж проблема. В хорошие дома могли и не пустить. А если пускали, то рожи кривили. Это же проблема!
– Для здорового человека это не проблема. Он просто относился к своей идентичности как к данности: был тем, а стал этим. Но здоровый человек, вы уж извините, это не про вас, Борис Абрамович.
Возражать такому наглому напору Березовский не стал. Было интересно. Соколов продолжил витийствовать.
– Итак, раньше люди воспринимали идентичность как данность. Некоторые, здоровые (на этом слове Соколов сделал упор) продолжают поступать так же. Но со временем идентичность из данности превратилась в задачу. Общество как будто принуждает вас самоопределиться. И вас это гложет, Борис Абрамович! – Соколов пристально смотрел в глазу шефу и на последних своих словах состроил сочувственную гримасу.
– Да, Сережа, гложет. Чего уж там, – отрешенно признался Березовский.
– Стратегии тут разные бывают. Можно примкнуть к какой-то группе. Не обращать внимания на неприятие. Можно всех агрессивно презирать и стараться, чтобы вас приняли таким, какой вы есть.
– Вот последнее очень, очень дорого обходится, Сережа. Ты же знаешь, – посетовал Березовский.
– Знаю, Борис Абрамович. Но есть и третья стратегия. Пантеон! Пантеон, Борис Абрамович! Вам надо вознестись!
– Сережа, помилуй, какой Пантеон. Куда вознестись? Я пожить хочу, – Березовский, конечно, понимал, что Соколов не склоняет его к суициду, но пока не догадывался, к чему тот ведет.
– Все просто. Вы, Борис Абрамович, живете в абсолютном настоящем. А вам нужно жить в абсолютном будущем! – Соколов и сам слегка испугался, что начал излагать такими категориями, но азартно продолжал: – Вам нужно обогнать социум. Вам не нужно быть тождественным ему!
– А теперь попроще, Сергей. Попроще! Я от тебя всего ожидал. Но не зауми. Я тупеть тут скоро начну!
– Если попроще, то вы, Борис Абрамович, тяжелый случай. Ваш поиск идентичности на самом деле сводится к тому, что вы очень хотите, чтобы ваша исключительность и гениальность была признана всеми. Так? – строго спросил Соколов.
– Ну, так, – выдавил Березовский.
– Конечно, так. Это медицинский факт. Но никто в нашей стране в наше время не хочет и не будет этого признавать. Так?
– Допустим. Ты что, предлагаешь мне свалить? Свалить в абсолютное будущее? Чушь какая-то!
– Не чушь! Надо всего лишь сделать так, чтобы кто-то авторитетный признал и увековечил вашу исключительность.
– И кто же это сделает?
– Потомки, понятное дело! – Соколов смотрел в глаза.
Березовский поежился. Абсурд происходящего окутывал его неприятным холодком.
– Ну, потомки во вторую очередь, – рассмеялся дьявольским смехом Соколов, – а сначала Нобелевский комитет. Который и даст вам Нобелевскую премию мира. Вы попадете в Пантеон избранных. Вы сможете уже сегодня смотреть на настоящее со своей новой высоты! А что, разве не за что? В Чечне мир. Хреновый, конечно, но мир. Чья это заслуга? С известным допущением можно сказать, что и ваша!
– Ты так говоришь, как будто сомневаешься. – Березовский не стал рефлексировать, а с ходу стал примерять роль нобелевского лауреата. – И что думаешь, я вот так все вопросы закрою?
– Ну, все, конечно, не закроете. Но мучиться точно перестанете!
Березовский задумался и стал сначала суетливо, а потом все более размашисто расхаживать по комнате. Дыхание Нобелевского комитета из Стокгольма и Осло донеслось было осторожным ветерком, а потом шквалистым сквозняком прокатилось по анфиладе комнат дома приемов. На Новокузнецкой оглушительно захлопали двери.
Идея, овладевшая массами, как известно, становится материальной силой. Идея, овладевавшая Березовским, становилась хронической болью для всех, кого он именовал «ближним кругом». Но поскольку у каждого члена «ближнего круга» тоже был свой «ближний круг», то доставалось всем. Концентрические круги бушевали. Докатилось и до Пети Злобина. Как-то по пьянке Петр и несколько его друзей заночевали на лесопилке неподалеку от дачи. Как туда попали, никто не помнил. Но идти дальше тем более никто не мог. С тех пор Петя никогда не испытывал более яркого и мучительного телесного зуда. Он уже сто раз протрезвел, а боль все оставалась. Вот и теперь ему казалось, что Березовский, как какое-то особое оружие массового поражения, выпустил по всем, кто находится в доме приемов на Новокузнецкой, залп из злых заноз. Утром люди приходили на работу, и очень скоро всех охватывало странное чувство: как будто ночью их вывезли на лесопилку, раздели и заставили всем телом ерзать по необструганным доскам. На «Нобеля» работали все и каждый.
