Красный башмачок - [4]
— Тоже не угодил.
— На сей раз, может быть, Герасиму Полутову поручим, — предложил хозяин. — Тут объявился у нас шустрый мальчишка. Память изумительная. Ему лишь один раз руками ощупать — и доподлинно запоминает ногу.
— Давайте попробуем.
Призвали Герасима.
Тот, как увидел бравого кавалериста, враз остолбенел. Поразило мальчишку великолепие военного мундира: ордена, золотые украшения, яркие нашивки на френче, шаровары с лампасами и «бутылочками» блестящие лакированные сапоги с серебряными шпорами. Ещё никогда так близко Герасим не видел столь роскошного господина. От удивления он раскрыл рот, не мог произнести ни слова.
— Э, да ты, вижу, мною восхищаешься, — сказал есаул, страдальчески закатывая глаза. — Не стоит завидовать! На коне я ещё герой, а вот пеший… Человек с мозолями не может быть счастливым.
Посмотрел Герасим на его ноги: какие же они уродливые! Сбоку у больших пальцев торчат лилово-малиновые костяшки.
На пятках, словно шпоры, выпирают бугры. Пальцы повалились в беспорядке друг на дружку, и на каждом торчит по жёсткой жёлтой гуле.
Неделю строгал Герасим колодки для есаула. Старики сапожники высказывали недовольство: почему именно его, мальчишку, предпочёл богатый заказчик.
Шушукались по углам, что, мол, не справится Герасим.
Но когда по Герасимовым колодкам сшили новые лакированные сапоги «бутылочками», есаул сразу заулыбался. Ступать в них оказалось легко и мягко, будто бы в чулках. И никакие мозоли не болели.
Есаул велел позвать к себе юного колодочника и одарил его серебряным рублём. На, мол, разгуляйся!
Но Герасим не стал зря тратиться, а отнёс рубль в сапожную лавку. Купил парный инструмент — и молоток и клещи одновременно.
Он уже приучился во всём себе отказывать. Не лакомился пряниками и красными леденцами, как другие подмастерья. Сам себе латал и перешивал штаны и сапоги. Не ходил он на гулянья в Румянцевский лес. И уж ни разу не ездил на конке на Невский.
Он и Марфе наказывал:
— Корми меня подешевле, чем попроще. Сахару не давай. Не малой я, обойдусь.
А как только заведётся у него лишний гривенник, складывал монета к монете. И шёл к чернобородому лавочнику купить шило, а то лапку или, скажем, сухого клея. Всё потом в деле пригодится.
Однажды приобрёл Герасим пару колодок. Увидел Степан, что его квартирант прячет в буковом сундучке.
— Никак украл? Грех на душу принял…
— Нет-нет, — поспешил оправдаться Герасим. — Как ты мог подумать такое.
И рассказал ему про сапожную лавку, про свои заветные думки.
— Мечтаю в кимряки податься. Возьму с собой Бедолагу, и будем ходить по деревням, обувать простой люд.
— Куркуль ты, — сказал Степан. — Словно клуша — та всё под себя знай гребёт: мой инструмент, мой товар, моя мастерская… Да разве в одиночку много назаработаешь!
Узнал про состоявшийся разговор Харитон. И так же, как Степан, не одобрил Герасимовых намерений.
— Кимряк может услужить в деревне двум-трём крестьянам. Остальные как ходили, так и будут ходить в лаптях. А чтобы обуть весь народ, нужны фабрики. А на фабриках первые люди кто? Мы, рабочие. Выходит, что без рабочих людей не зажить народу привольно.
Однако Герасим гнул свою линию:
— И с одного много может быть пользы, коли такой человек всё умеет. Я уж научился дубить кожи. Знаю, как резать колодки. Теперь бы мне посмотреть, как башмаки по частям собирают, — вот и готов кимряк! На «Скороход» бы попасть мне…
Скоро такой случай и вправду представился.
В последнее время дела у хозяина шли неважно. Богатые заказчики появлялись редко. Зато чаще наведывались в мастерскую чиновники соседнего «Скорохода», присматривались к колодочникам, вели с Булгаковым тайные переговоры.
А однажды пожаловал сам управляющий. Он сопровождал статную даму и очаровательную девочку лет двенадцати.
— Туфли для барышни, — отрывисто приказал он Булгакову. — И чтоб зер гут![1] На фабрике сошьём, но нужны колодки.
Хозяин мастерской замельтешил перед важными господами:
— Как будет угодно! Поручим лучшему мастеру…
И снова позвали Герасима.
Девочка встретила юного сапожника презрительной усмешкой. Герасим опустился перед нею на колени. Она грациозно поставила на его ладонь маленькую ножку в белом кружевном чулке. И Герасим принялся легонько ощупывать изящные изгибы её ноги. Пальцами он запоминал особенности ступни.
А девочке сделалось щекотно. Её блестящие, как вишни, глаза сощурились. Она игриво тряхнула чёрными локонами и звонко рассмеялась.
— У, какой занятный! Мне смешно!
Булгаков поспешил объяснить, что у Герасима своя метода снимать мерку.
В картонной коробке на столике лежал товар для туфелек — нежная розовая лайка. Ах, вот какими становятся те самые шкурки, которые Герасим когда-то разминал с мальчишками за пирожок! Теперь эта мягкая, упругая кожа напоминала дорогой бархат. Из неё получатся замечательные туфельки!
Герасим взял в руку розовую лайку и невольно приложил её к щеке: волна тёплой приятности захлестнула его — будто приласкала материнская рука. Щёки вспыхнули пунцовым румянцем.
— За энтим товаром глаз бы надобно, — робко произнёс он. (У Герасима была своя деревенская хитрость: собственными глазами поглядеть, как шьют обувь на фабрике.)
