Красные виноградники - [5]

В небе золотом жутким горит

Солнце-бог, раскалившийся диск.

И Восток пред ним падает ниц.

«За странствия усталому награда…»

За странствия усталому награда —

паршивый городишко над рекой

да оплетённый сладким виноградом

тенистый двор. И нега. И покой.

О, дай же сытому спокойствию отдаться

и умереть в довольстве и тепле,

пристанище уставшему скитаться

по круглой, ускользающей земле!

«Это горькое-горькое время…»

Это горькое-горькое время —

смутной Вечности мутный поток,

инфильтрованный в жизнь, где отмерян

чистой радости каждый глоток

скупо, скаредно. Еле-еле

наползает на берег волна.

И нога, занесённая в стремя,

ожиданием странствий полна.

«Цыганка-гадалка…»

     Цыганка-гадалка,

     певунья-плясунья,

скажи мне судьбу, ничего не тая.

     Отчаянно злую,

     ещё молодую,

весёлую жизнь спой, колдунья моя.

     Пути-километры,

     студёные ветры

остались за хрупкой усталой спиной.

     но – всё без ответа! —

     отчаянно верит

цыганка в звезду, что взошла надо мной

     чужой-непригожей,

     со славою схожей,

с судьбою весёлой плясуньи полей.

     Босыми ногами

     истоптан-исхожен

мир стал ещё краше, больней и милей.

Разлом

1. «Нам ошибки судьбой не прощаются…»

Нам ошибки судьбой не прощаются…

И в паденьи ночной звезды —

неисполненное обещание

беды чёрные отвести.

2. Порочный круг

… Как непреложность бытия…

В колоде жизнь тасует время,

сдаёт, и… – дрогнула рука! —

не козыри —

                   одни потери.

3. Обретение

Руки засуну в карманы —

пусто. Ищи – не ищи.

Мир оказался дырявым;

в дырах лишь ветер свистит.

4. «Нас крутила крутая судьба…»

Нас крутила крутая судьба.

наши судьбы – судёнышки-щепки —

выносило на гребень волны

и бросало в кипящую бездну.

Бессонница

Ночь пройдёт. Забудешь всё —

                          утешься же.

Ах, судьба, ты вечно ни при чём.

По тебе заплачет эта женщина

с молодым смеющимся лицом.

1. «О, знаю! Время яростно и властно…»

О, знаю! Время яростно и властно,

и, в памяти вися на волоске,

я скоро стану тонкой и прозрачной,

как тающая льдинка на стекле.

2. «От твоих королевских щедрот…»

От твоих королевских щедрот

мне досталась великая милость —

у высоких дворцовых ворот

с этим рыцарем гордо проститься.

3. «Боль по тебе заглохнет…»

Боль по тебе заглохнет.

В ветром рождённой пустыне

чахнет, в песок кем-то воткнут,

прутик прибрежной ивы.

4. «…И чаша ночи сделалась полней…»

…И чаша ночи сделалась полней.

Осталось только спать.

До самого рассвета вспоминать

улыбку, взгляд Бог не дал счастья мне.

5. «Жестокий! Ты даже не снишься…»

Жестокий! Ты даже не снишься.

Печали сверкающий нож

(я скорчусь от боли – смотри же!)

вонзает в созвездия ночь.

6. «Над тысяч лиц сплошною вереницей…»

Над тысяч лиц сплошною вереницей

твоё лицо вдруг выплывет в толпе.

…Над этой перевёрнутой страницей

склонялось сердце в горестной тоске.

7. Портрет

…Заострённый смуглеющий профиль —

в память врезавшееся лицо.

Ерунда! Это просто прошлое.

но…

       невозможно забыть его.

Душа

Так гостьею на празднике чужом

шутила, танцевала, веселилась.

Но на земле нигде не поселилась.

Ещё построен, видно, не был дом,

чтоб полноправною хозяйкой в нём

любовью радость изнутри светилась

и обволакивала мир теплом.

«Я боль уйму. Ладонями стальными…»

Я боль уйму. Ладонями стальными

до звона сжать холодные виски —

кровь не течёт. Она почти остыла.

Спокойно, сердце. В мире нет тоски —

иллюзия. Пусть музыка рыдает.

Мозг оглушён. А нам ведь жить да жить.

Все медяки на паперти раздали,

и нечего уж больше положить

на жестяное крохотное блюдце,

пустое, как разодранный карман.

Душой к судьбе не в силах притулиться,

от выбора не требуя наград,

я не вступаю в круг противоречий.

Когда поют другие – я хриплю.

Но он со мной, гармонией отмечен,

тот чудный мир. И я к нему приду.

«Тишина превращается в звук…»

Тишина превращается в звук,

и становится звук тишиной,

словно трепетных любящих рук

за спиною сомкнётся кольцо.

Но нечаянный звук упадёт.

(Тишина – как круги по воде.)

И прогорклой полынью вплетёт

в косы память о прошлой беде.

Стога. По мотивам Милле

В серебристую дымку уложена

заозёрная пойма. Стога.

Первотравье душистое скошено.

Травы стаяли, словно снега

по весне. Загорнут их запрудою.

Их сберут, словно талую водь,

мягко-снежную, изжелта-мутную,

несолёную. Дремлющий пёс

среди ночи залает. Утешатся

прорастающей мятой луга.

Издалёка-далёка мерещится:

полнолунье, туманы, стога…

«В апреле, прозрачном апреле…»

В апреле, прозрачном апреле,

когда холода улетели,

когда распустились все почки

и клейкие вышли листочки.

Так вот.

          Всё случилось в апреле,

когда отшумели метели

и птицы, вернувшися с юга,

уже окликали друг друга,

сбираясь в весёлые стайки

на нежно-зелёных лужайках.

невольно глаза потеплели,

когда проглянуло в апреле

и бьющее солнце, и небо.

И стало им больно от света.

«Но в самой страшной из потерь…»

Но в самой страшной из потерь

не виновато злое время.

О, как любила я! Поверь,

что до сих пор о том жалею,

что вот остался крик в ночи

совиный. Род наш суеверен:

ночная птица прокричит,

и вот судьба стучится в двери

и оборачивается бедой.

Глаза в глаза.

                 Глаза – безумны.

О том, как встретились с тобой

тем памятным прозрачным утром,

когда рождается беда.

(Я говорю не из суеверья.)

– Мы будем вместе! – никогда!