Красные виноградники - [3]

ты на туманный альбион

привнёс иные смыслы, вкусы.

Из будущего почтальон,

смысл пуританства не нарушив,

иной реальности в дыру

сам заглянул. А там подсказка.

Метель чертила на ветру

круги, всё плотно перепачкав.

Так в жизни или в мастерской

творит непревзойдённый мастер.

Что плотный Рубенс пред тобой

или вещественный Веласкес?

Писать, творить иль со-творить

дано извне. И света смыслом

движенье кисти воспарит

над быстротечностью искусства,

где каждый миг запечатлён.

Композиционно неподсуден

земной итог иным мирам —

отчёт о том, что в мире людном

есть зрительный предел лучу

из центра светового нерва,

идущего в спираль ночи

и выпрямленного светом утра.

2. Гойя

Сколько боли, несчастий и горя

суждено на веку пережить!

О мучительно-горестный Гойя!

Живописный роскошный язык:

андалузского жара палитра,

хищно-чёткий рисунок – Мадрид

и цыган плутоватые лица.

Впрочем, так же, как лица возниц

в запряжённых волами повозках.

По беспутью кастильских земель

тянут груз бесконечных уловок,

неподъёмно-тяжёлых потерь.

Ты – и грешник, и праведник, Гойя.

Мрак сознанья – испанский сапог

сжал клещами – не вырваться – горло.

Королевство – по коже мороз! —

причесало народ подчистую

и хребет норовит всем сломать.

О прозревший в страданьях художник,

для тебя эта мука не в масть,

а в погибель безгласному люду

окровавленной метой легла.

Вороньё, вороньё отовсюду.

Чёрной тенью накрылась страна,

полыхнула костром. Инквизитор —

сам король, усмиряющий чернь.

Это чем-то да будет чревато

для испанской короны, поверь.

А тебе всё дано: и признанье,

и наветы дворцовых интриг,

и сермяжная голая правда,

и посконный народный язык,

на котором не принято с Богом

гордым грандам в дворцах говорить.

но ущербное счастье – убого.

По застывшим канонам творить,

выхолащивать жизнь из палитры,

анемичные гладить холсты —

не про твой неуёмный характер.

Ты, ослепший от красоты

жизни, грешной и бестолковой,

в полноте жизнелюбья своей

в безысходной Испании, Гойя,

светишь ярко зажжённой свечой.

Миллениум

И миг один другой не помнит.

Волна волну перекрывает,

и ветер вдаль её уносит.

– Такого, – скажешь, – не бывает.

Когда встречаются столетья,

на миг всё сразу замирает.

Ты скажешь: – Это незаметно.

Движенья круг не замыкая,

звезда блестящей погремушкой

ребёнка к себе властно манит.

на миг забава, побрякушка,

в конце концов его обманет.

Сегодня тянется столетьем;

вчера мгновеньем день промчался.

Как парадокс преодолеть нам?

Сквозь вековую толщь отчаянья

цветут цветы и стынут звёзды.

Судьба в движеньи неделима

на увядания и вёсны —

сжигает всё. И в струйках дыма

разносит по ветру надежды,

погибшие и те, что сбылись.

И всё в движении, как прежде.

И всё давным-давно забылось.

Из цикла «Города»

1. Елисейские Поля

Танцует ночь на площади Звезды.

ночной Париж – бродяга полусонный.

а тусклый свет зачахнувшей луны

впечатывает в пол стекло оконное.

Ну кто бы мог подумать о таком,

что у судьбы встречаются причуды!

Ночной Париж изогнутым крылом

укроет душу. Оживит. Разбудит.

Разбередит былое. Колдовством

заманит вновь в блистательные сети

непредсказуемо сбывающихся снов.

Но слишком поздно, как и всё на свете,

вплывают грёзы в жизнь – из никогда? —

и вот он, вид Парижа первозданный

от площади Звезды. Но где звезда,

застывшая в ночи дороги дальней?

Как бабочка на крылышках мечты,

боясь просыпать золото с одежды,

танцует ночь на площади Звезды,

и утро шьёт ей радугу надежды.

2. Дворцовая площадь

Потом заговорить. Слова

вдруг выплеснутся как-то сразу.

но соль колючая сперва

прожжёт белейшую бумагу.

В промозглости беспутных дней,

вселяющих смертельный ужас,

кипящим варевом смолы

прольётся на священный город

дождь. Льёт и льёт. Лучом зари

запечатлел надменный Росси

крест, вознесённый изнутри,

и циркулем раздвинул площадь,

пробив тоннелем толщь стены.

Тех гениальных планов росчерк

к морям, лежащим на пути

крутой дороги русской мощи.

3. Очертания

В Петербурге пурга; в Петербурге метель,

и промозгла балтийская сырость.

Всё приходит на ум почему-то теперь

эта слякоть, тоска да унылость.

А набухшей волны оцинкованный блеск

весь изжёван тяжёлым туманом.

Отдалённые звуки, приглушенный всплеск

разыгравшегося урагана.

Там, в высоких широтах, где, сгрудившись, льды

стали лежбищем белых медведей,

распускаются звёзд неземные цветы

в искромётном сиянии Севера.

Дьявол ночи иной – перечёркнутый крест

распростёрся с отвагой беспечного Юга.

…В Петербурге пурга; в Петербурге метель…

Жаль, что мы не услышим друг друга.

4. Разведённые мосты

Чёрный жемчуг холодной Невы,

где вода тяжелее гранита,

переплёскивает валы,

упирается в скальные глыбы.

Этот сфинкс иллюзорных ночей,

Летний сад, в чёрном золоте скрытый,

и мелькнувшего всадника тень

с распростёртой карающей дланью.

Упереться стеною в стекло

света ночи без тьмы. Даже сумерек

не сгустить. Днём и ночью светло —

только зори мерещатся смутные.

Только призраки улиц, домов

над болотной разбуженной нечистью.

Только знаки и числа мостов,

разведённых для нас сквозь столетия.

5. Июльский дождь

Знакомым запахом пахнуло,

и в бестолковой суете

Москва – огромный мир вокзала —

вся тонет в радужном дожде

сияний и благоуханий.

Восточный лакомый щербет.

Круговорот воспоминаний

из нитей сотканных сердец.

Магнитных линий направленья

указывают день и час.