Краденый город - [44]
– Ты сиди и сторожи клей.
На это Бобка был согласен.
Шурка снял Бублика с кровати, поставил на пол. Стал надевать ошейник и поразился: застегнул на последнюю дырочку, а ошейник все равно свободно болтался на собачьей шее. Потянуть за поводок – соскочит совсем.
В коридоре света тоже не было. Прошли на ощупь. За дверью соседки рокотало радио: «…Ленинградцы… Мужество… Лишения… Сплотиться и выстоять…»
Таня щелкнула выключателем у самой двери. Темно.
– Странно: радио есть, а света нет.
Глава 40
– Мы дураки, – сказал Шурка, когда они вышли на лестницу.
Здесь было чуть светлее. В воздухе словно вымыли кисточку после синей краски. Окна на лестнице никто не заклеил и не заделал фанерой. Голубели ступени.
– Надо было сразу, с ночи, встать в очередь и взять по карточкам хлеба. Есть жутко хочется, – признался он.
– Ты же клею поел.
Шурка вздохнул.
– Мы дураки, – согласилась Таня. – Мы от карточек отвыкли. Ой…
На площадке ниже спал человек. Он спал как был – в пальто и шапке, скрючившись и поджав под себя ноги.
Таня взяла Бублика, сунула за пазуху.
– Ступай тихонько, – прошептала.
Шурка успел скользнуть глазами по заострившемуся носу спящего, по впалым щекам. Все лицо казалось каким-то костяным. Он хотел сказать об этом Тане, но почему-то не стал.
Вышли. За ночь снег попробовал пристать к тротуарам, карнизам, крышам. Получилось только на крышах.
– А если тетя Вера попала под бомбежку?
– Не попала.
– Откуда ты знаешь?
Таня не ответила. Она умела делать такое лицо, будто знала все.
Беспокойство улеглось ненадолго.
– Но ведь бомбят.
– Да. И кого-то ранит. Многих людей ранит. Их везут в госпиталь. И всем им надо сделать операцию, наложить гипс или хотя бы перевязать. Тетю Веру просто не отпустили домой.
Она не сказала: «И кого-то убивает». И даже так, что вообще никаких следов человека не найти. Раз подумав об этом, Шурка уже не мог остановиться. Шаги шипели на мокром тротуаре. Солнце еще не поднялось за тяжкие, непробиваемые тучи, и дома слегка порозовели, стали золотистыми. В стороне виднелся знаменитый гастроном – весь расписной, такой красивый, что его можно было принять за театр. Его по старинке называли Елисеевским. Мокрые статуи по углам здания смотрели на город. На головах у них с ночи держались снежные шапочки. В больших витринах торчала фанера.
– А если тетя Вера сама попала под обстрел?
– Не попала она под обстрел, – твердо сказала Таня.
Свернул и шел прямо на них человек в сапогах и шинели. В руках у него, как в мирное время, были полные сумки. Неужто из гастронома? – удивилась Таня. Странно, магазин-то давно выстужен и пуст. Или нет?.. Из одной сумки торчали горлышки бутылок в железных шапочках. Из другой – бледно-желтые куриные ноги. На мужчине была фуражка. От знобящего полузимнего холодка у него горели красным уши. Но он все равно предпочел остаться в фуражке. Он нес ее как корону. Верх у фуражки был голубым.
Шурка замер. Сердце его забухало – под свитером, под пальто, под большущим чужим пиджаком.
Человек нес себя так гордо, что едва не налетел на Таню с Шуркой. Вильнул боком. Бутылки в сумке клацнули. И он полез в приземистый черный автомобиль.
«Не смотри», – приказал себе Шурка. Он вспомнил свое «мы», когда воображал себе Ленинград между двух чудовищ. Было ли на самом деле это «мы»?
Таня с каменным лицом топала дальше.
Черный автомобиль, шипя шинами по мокрой мостовой, проехал мимо них, отразил в лакированных крыльях. Пыхнул в лицо голубоватым дымком. Его тарахтение разносилось по пустой улице. Лишь вдалеке маячила черная фигурка: прохожий.
– Таня… – пробормотал Шурка. – А у них еда.
– Да, – не стала спорить сестра.
– Говорят же, что немцы не пускают продовольствие в Ленинград.
– Да.
Шурка вспомнил, как радио призывало ленинградцев выстоять, вытерпеть. Но, похоже, прислужники Ворона не имелись в виду.
Машина уже превратилась в черную коробочку. Потом свернула на улицу 3 июля. Но в сыром воздухе все еще пахло голубым дымком.
– Таня!
– Ну.
– Что если тетю Веру забрал Ворон?
Таня обернулась всем телом. Выплеснула из-за пазухи Бублика. Он сразу принялся обнюхивать невидимые на влажном тротуаре следы.
– Ну скажи тогда ты! – возмутился Шурка. – Найди свои слова! Раз ты такая умная. Где тетя Вера?!
– Соба-ачка, – вдруг ласково протянул чей-то голос.
Бублик поднял голову.
Шурка и Таня обернулись. Худой мужчина в меховой шапке смотрел вниз во все глаза. Острое лицо казалось желтоватым, взгляд горел лихорадочно.
– Дети, продайте собачку.
– Она не продается, – ответила Таня и прошептала: – Шурка, идем.
Зашагали прочь. Фонтанка угадывалась впереди. Осколки стекла блестели как острые льдинки, хрупали под ногами. Дома смотрели фанерными окнами. Казалось, за этими окнами никто не жил. А может, и правда не жил.
Странный прохожий шелестел, ковылял мягко и валко.
– Ну продайте, – канючил он.
Они прибавили шаг. Проклятые резиновые боты шаркали, хлопали пятками, тянули назад.
– Ну что вам, жалко?.. Я хорошо заплачу… Я денег дам!.. Мама вас похвалит, скажет: вот молодцы… Много денег!
Прохожий не отставал. Но теперь не убеждал – жалобил.
– Ну продайте… У меня дети как вы… Такие… Две девочки. И один мальчик. Трое… Им с собачкой поиграть. Им собачку хочется. Жирненькую. Сладкую… Мальчикам моим. И девочке… Ну что вам, жалко, что ли… Продайте… Моей дочке поиграть…
Детство Шурки и Тани пришлось на эпоху сталинского террора, военные и послевоенные годы. Об этих темных временах в истории нашей страны рассказывает роман-сказка «Дети ворона» — первая из пяти «Ленинградских сказок» Юлии Яковлевой.Почему-то ночью уехал в командировку папа, а через несколько дней бесследно исчезли мама и младший братишка, и Шурка с Таней остались одни. «Ворон унес» — шепчут все вокруг. Но что это за Ворон и кто укажет к нему дорогу? Границу между городом Ворона и обычным городом перейти легче легкого — но только в один конец.
Ленинград, 1930 год. Уже на полную силу работает машина террора, уже заключенные инженеры спроектировали Большой дом, куда совсем скоро переедет питерское ОГПУ-НКВД. Уже вовсю идут чистки – в Смольном и в Публичке, на Путиловском заводе и в Эрмитаже.Но рядом с большим государственным злом по-прежнему существуют маленькие преступления: советские граждане не перестают воровать, ревновать и убивать даже в тени строящегося Большого дома. Связать рациональное с иррациональным, перевести липкий ужас на язык старого доброго милицейского протокола – по силам ли такая задача самому обычному следователю угрозыска?
Страна Советов живет все лучше, все веселее – хотя бы в образах пропаганды. Снимается первая советская комедия. Пишутся бравурные марши, ставятся жизнеутверждающие оперетты. А в Ленинграде тем временем убита актриса. Преступление ли это на почве страсти? Или связано с похищенными драгоценностями? Или причина кроется в тайнах, которые сильные нового советского мира предпочли бы похоронить навсегда? Следователю угрозыска Василию Зайцеву предстоит взглянуть за кулисы прошлого.
На дворе 1931 год. Будущие красные маршалы и недобитые коннозаводчики царской России занимаются улучшением орловской породы рысаков. Селекцией в крупном масштабе занято и государство — насилием и голодом, показательными процессами и ловлей диверсантов улучшается советская порода людей. Следователь Зайцев берется за дело о гибели лошадей. Но уже не так важно, как он найдет преступника, самое главное — кого за время расследования он сумеет вытолкнуть из‑под копыт страшного красного коня…
Вырвавшиеся из блокадного Ленинграда Шурка, Бобка и Таня снова разлучены, но живы и точно знают это — они уже научились чувствовать, как бьются сердца близких за сотни километров от них. Война же в слепом своем безумии не щадит никого: ни взрослых, ни маленьких, ни тех, кто на передовой, ни тех, кто за Уралом, ни кошек, ни лошадей, ни деревья, ни птиц. С этой глупой войной все ужасно запуталось, и теперь, чтобы ее прогнать, пора браться за самое действенное оружие — раз люди и бомбы могут так мало, самое время пустить сказочный заговор.
Что мы знаем о балете? Огни рампы, балетные пачки, пуанты, легкость, воздушность, красота… Юлия Яковлева покажет нам балет (да не просто балет, а балет в Большом) таким, какой он за кулисами. Тяжелый труд, пот, мозоли, интриги. Но все это здесь не главное. Все это только вплетено в еще более интересную интригу. О том, как связан балет «Сапфиры» с африканскими алмазами, которые добывают для русского олигарха на африканских рудниках под охраной ЧВК, узнать удастся только потому, что в здание Большого театра войдут женщина с ребенком, а выйти удастся только ребенку.
«Ура! Любава едет в Великий Устюг. Она увидит настоящего Деда Мороза и поздравит его с днём рождения. К сожалению, ей не удалось выяснить возраст Кудесника. К кому только девочка не обращалась с этим вопросом! Он поставил в тупик и Папу, и Президента, и знатоков из „Своей игры“, и даже Витю Эйнштейна из 9 „Б“…».
Повести Александра Торопцева рассказывают о жилпоселке, каких по всей России много. Мало кто написал о них так живо и честно. Автору это удалось, в его книге заговорили дети и взрослые, которые обычно являются лишь слушателями и зрителями. Эти истории пронизаны любовью и щемящей ностальгией по детству и дружбе.
Рассказ Николая Федорова «Погода в Монтевидео» был опубликован в журнале «Костер» № 6 в 1982 году.
Сборник болгарских сказок в пересказах Георгия Русафова. Иллюстрации легенды болгарской книжной графики Л. Зидарова. Издательство Свят (София)
Рассказы о маленькой Натке: "Пять минут", "Про голубой таз, терку и иголку с ниткой" и "Когда пора спать…".
Ленинград освобожден, Шурка и Бобка вернулись из эвакуации, дядя Яша с немой девочкой Сарой – с фронта. И вроде бы можно снова жить: ходить в школу, работать, восстанавливать семью и город, – но не получается. Будто что-то важное сломалось – и в городе, и в людях: дядя Яша вдруг стал как другие взрослые, Сара накрепко закрылась в своей немоте, а бедному Бобке все время смешно – по поводу и без… Шурка понимает, что нужно во что бы то ни стало вернуть Таню, пусть даже с помощью Короля игрушек, – но какую цену он готов за это заплатить? «Волчье небо» – четвертая из пяти книг цикла «Ленинградские сказки».