Шло время, от поведения Тонды мальчику становилось жутко. Он припомнил, как слышал, что некоторые люди владеют искусством "уходить из себя" - тогда они вылезают из своего тела, как бабочка из куколки, и оставляют его как пустую оболочку, пока их настоящее Я, невидимое, идёт своим путём, скрытыми тропами к скрытой цели. Ушёл ли Тонда из себя? Могло быть так, что он сидел здесь у костра, а в действительности пребывал где-то совсем в другом месте?
"Я должен продолжать бдеть", - решил для себя Крабат.
Он опирался то на правый локоть, то на левый, он следил за тем, чтобы костёр продолжал ровно гореть, он возился с ветками, то и дело ломал их на удобные рукам куски и искусно укладывал маленькими поленницами. Так пробегали часы. Звёзды ползли по небу дальше и дальше, тени домов и деревьев бродили под луной и медленно меняли свои обличия.
Неожиданно жизнь как будто вернулась в Тонду. Наклонившись к Крабату, он обвёл рукой вокруг.
- Колокола... Слышишь?
С Чистого Четверга колокола молчали; теперь, в середине Пасхальной ночи, они вновь зазвучали повсюду. Из соседних сёл их звон доносился до Шварцкольма: хотя приглушённо - лишь смутный шум, гул пчелиного роя - но всё же равнина, и деревня, и поля, и луга были исполнены его до самых дальних холмов.
Почти одновременно с далёким звоном в Шварцкольме раздался девичий голос и запел, торжественно пел он старую пасхальную песню. Крабат знал её, ещё ребёнком пел её в церкви вместе с остальными, но ему казалось, будто он слышал её сегодня в первый раз.
"Христос воскрес,
Христос воскрес,
Аллилуйя,
Аллилуйя!"
Теперь вступили вместе ещё двенадцать или пятнадцать девушек, которые хором допели строфу до конца. Затем первая девушка озвучила следующую строфу - и так они пели дальше, одна поочерёдно со всеми другими, песню за песней.
Крабат помнил такое ещё у себя дома. В пасхальную ночь девушки по обыкновению ходили с песнями вперёд-назад по деревенской улице, с полуночи до утренней зари. Они шли по три или четыре в ряд, тесно друг за другом, и одна из них - это он знал - была канторка, запевщица: она, с самым красивым и чистым голосом, шла в первом ряду и могла запевать - она одна.
Звук колоколов нёсся издалека, девушки пели, а Крабат, сидящий у костра под деревянным крестом, не осмеливался вздохнуть. Он только прислушивался - прислушивался к деревне вдали и был будто околдован.
Тонда подкинул ветку в пламя.
- Я любил одну девушку, - сказал он. - Воршула - так было её имя. Сейчас она уже полгода лежит на кладбище в Зайдевинкеле, я не принёс ей никакого счастья. Ты должен знать, что никто из нас, с мельницы, не приносит девушкам счастья. Я не знаю, почему так, и страху нагонять на тебя тоже не хочу. Но если ты когда-нибудь полюбишь девушку, Крабат, то не выдавай себя. Позаботься о том, чтобы Мастер этого не узнал - и Лышко, который ему всё доносит.
- Мастер и Лышко как-то связаны с тем, что твоя девушка умерла? - спросил Крабат.
- Я не знаю, - сказал Тонда. - Я знаю только, что Воршула была бы сейчас в живых, если бы я сохранил её имя при себе. Я понял это, лишь когда стало слишком поздно. Но ты, Крабат - ты знаешь это теперь, и ты знаешь это своевременно: ни в коем случае, если у тебя когда будет девушка, не выдавай её имя на мельнице. Ни за что в мире не дай его из тебя вытянуть. Никому, слышишь! Ни наяву, ни во сне - тогда ты не навлечёшь на вас обоих несчастье.
- Об этом не беспокойся, - сказал Крабат. - Мне нет дела до девушек, и не представляю себе, чтоб это изменилось.
С наступлением дня смолкли колокола и пение в деревне. Тонда отколол ножом две щепки от деревянного креста, их они сунули в кострище и дали обуглиться на концах.
- Что такое пентаграмма, - спросил Тонда, - ты, наверно, знаешь?
- Нет, - сказал Крабат.
- Смотри сюда!
Пальцем он начертил фигуру на песке - пятиконечную звезду, образованную из пяти же прямых линий, каждая пересекалась с двумя другими - так, что целиком можно было нарисовать, не отрывая руки.
- Это и есть знак, - сказал Тонда. - Попробуй начертить так же!
- Это наверняка не так трудно, - заметил парнишка. - Ты сначала так сделал... а потом так... а потом так...
С третьего раза Крабату посчастливилось нарисовать на песке пентаграмму без ошибок.
- Хорошо, - сказал Тонда, вложив ему в руку одну из двух щепок. - Встань у костра на колени, наклонись над углями и нарисуй мне этот знак на лбу. Я скажу тебе, что ты должен проговорить...
Крабат сделал, как велел ему старший подмастерье. В то время, как они оба рисовали друг другу пентаграмму на лбу, он медленно повторял за Тондой:
"Я мечу тебя, брат,
Углём деревянного креста,
Я мечу тебя
Знаком Тайного Братства".
Затем они обменялись пасхальными поцелуями в левую щёку, засыпали песком кострище, разбросали оставшиеся дрова и отправились в обратный путь.
Снова Тонда направился по тропе через поля, по краю деревни, к мутному в утреннем тумане лесу - тут перед ними всплыли очертания призрачных фигур в сумерках. Беззвучно, длинным рядом им навстречу вышли деревенские девушки: тёмные платки на головах и плечах, каждая с глиняным кувшином для воды.
- Пойдём, - тихо сказал Тонда Крабату, - они добыли пасхальную воду, давай не будем их пугать...
