Крабат - [12]

Они притаились в тени ближайшего кустарника и дали девушкам пройти мимо.

Пасхальную воду - парнишка знал это - нужно в пасхальное утро до восхода солнца молча зачерпнуть из источника и молча нести её домой. Если в ней умыться, станешь красивым и счастливым на весь год - так, по крайней мере, говорят девушки.

И кроме того, если принести пасхальную воду в деревню, не оглянувшись, можно встретить будущего возлюбленного; это тоже девушки говорят - и кто знает, как к этому относиться.

Помни, что я Мастер

Мастер приделал воловье ярмо в открытых дверях дома, оба конца были на высоте плеч крепко прибиты к косяку. Когда парни возвращались, они должны были по одному пригнуться и пройти со словами: "Я склоняюсь под ярмом Тайного Братства".

В сенях их ожидал Мастер. Каждому из них он давал пощёчину по правой щеке, крича: "Помни, что ты школяр!"

Потом он бил их по левой щеке и добавлял: "Помни, что я Мастер!"

Тут мукомолы должны были три раза низко поклониться мельнику и дать ему клятву: "Я буду послушным тебе, Мастер, во всём, ныне и присно".

Тонду и Крабата тоже встретили подобным образом. Мальчишка ещё не подозревал, что с этого момента он был обречён Мастеру, оказывался в полной его власти телом и душой, в смерти и жизни, целиком и полностью. Он присоединился к другим мукомолам, которые стояли в дальней части коридора и, казалось, ждали утренней каши - все, как Тонда и как он сам, с пентаграммами на лбах.

Недоставало ещё Петара и Лышко.

Они тоже скоро показались в дверях дома, а после того, как они склонились под ярмом, получили пощёчины и дали клятву, с шумом и грохотом начала работать мельница.

- Давай! - крикнул Мастер мукомолам. - За работу!

Тогда парни сбросили куртки; на бегу закатывая рукава, они ринулись в мукомольню, притащили туда зерно и вовсю начали молоть, без передышки, под окрики и нетерпеливые взмахи Мастера.

"И это, - подумал Крабат, - называется Пасхальное воскресенье! Ночью не спали, в животе с утра пусто - но вкалывать должны за троих!"

Даже Тонда спустя какое-то время запыхался и покрылся потом. Попотеть пришлось всем в это утро, пот лился со лба и висков, бежал по шее, струился по хребту, так что рубашки липли к телу и штаны тоже.

"Сколько ещё так будет продолжаться?" - спросил себя Крабат.

Ожесточённые лица, куда бы он ни глядел. Всё задыхается и стонет, всё каплет и исходит паром. И пентаграммы на их лбах размываются всё больше и больше, стираются в поту, медленно исчезают.

Затем происходит кое-что неожиданное.

Крабат с грузом, мешком пшеницы, мучительно пытается взобраться по ступенькам наверх, на площадку. На это уходят его последние силы, вся его воля. Вот-вот он оступится, вот-вот рухнет под ношей - и тут внезапно всем тягостям труда конец: спазмы в ногах проходят, боль в пояснице прекращается, дышится ему теперь тоже без всяких затруднений.

- Тонда! - кричит он. - Смотри сюда!

Одним махом он оказывается на площадке, потом скидывает с плеча мешок, хватает его за оба конца и, прежде чем опрокинуть в ковш, с громким радостным криком кружит мешок в воздухе, будто тот наполнен пухом и перьями, а не зерном.

Мукомолов будто подменили, они расправляют плечи, они смеются, они хлопают себя по ляжкам. Даже Кито, вечный кисляй, - не исключение.

Крабат хочет кинуться в амбар, достать следующий мешок.

- Стой! - кричит старший подмастерье. - Остановись, уже достаточно! - они дают пшенице перемолоться, затем Тонда притормаживает работу мельницы. - Всё на сегодня!

Скрежет, последний стук, колесо мельницы останавливается, лари для муки вытрясены.

- Братья! - кричит Сташко. - Теперь давайте праздновать!

Тут же появляется вино в больших кувшинах, а Юро притаскивает пасхальные пирожки - выпеченные в сале, с золотистой корочкой и сладкие, с творогом или сливовым пюре.

- Ешьте, братья, ешьте - и не забывайте про вино!

Они едят, они пьют, им хорошо. Позже Андруш начинает петь, громко и бесшабашно. Они же жуют и глотают свои пирожки и запивают красным вином. Потом встают в круг, подхватывают друг друга под руки и топают в такт.

"А мельник ждал у входа в дом,

Клабустер, клабастер,

Клабумм!

Тут шёл красавчик-мукомол,

Шёл мукомол - Клабустер, клабастер,

Клабумм!"

"Клабустер-клабастер" спели все парни хором, после Ханцо озвучил следующий куплет - и так они пели по очереди дальше и плясали по кругу, то влево, то вправо, то сходясь к середине, то расходясь обратно.

В последнюю очередь, как и подобает ученику, вступил Крабат. Вот он закрыл глаза и запел концовку песни:

"Но мукомол наш был не глуп,

Клабустер, клабастер,

Клабумм!

Он мельнику свернул башку:

Клабустер, клабастер,

Свернул башку - Клабустер, клабастер,

Клабумм!"

Теперь они перестали плясать и начали пить по новой. Кубо, обычно такой молчун, отвёл парнишку в сторону, хлопнул его по плечу.

- У тебя чудный голос, Крабат - в тебе пропал кантор.

- Во мне? - спросил Крабат - и только теперь, когда Кубо сказал об этом, он заметил, что произошло: что он снова мог петь, хотя глуховатым голосом, но сильно и уверенно, без надоедливого царапанья в горле, которое с начала последней зимы преследовало его.

В светлый понедельник подмастерья занялись своей привычной работой. Потом всё вернулось на круги своя, разве что Крабату больше не приходилось мучиться как раньше. Чего бы ни требовал от него Мастер, всё давалось ему легко. Времена, когда вечер за вечером, вымотанный до полусмерти, он падал на свои нары, он, казалось, пережил. Крабат принял перемену с благодарностью. Он догадывался, как так получилось. Когда он в следующий раз встретился с Тондой с глазу на глаз, он спросил его об этом.