Кот, который играл в слова - [7]

Слуга бросился помогать Банзену втаскивать тяжёлую камеру и комплект штативов и светильников.

— Мы пойдем знакомиться с Тейтами? — спросил Квиллер.

Дизайнер понизил голос:

— Старина где-то отсиживается — стрижёт купоны и лечит радикулит. Он не выйдет, пока мы не заорём в восторге: «Нефрит!» Тот ещё гусь.

— А как насчёт его жены?

— Она редко появляется, за что мы все ей можем быть только признательны.

— Трудно вам было получить у них разрешение?

— Нет, он был удивительно покладист, — сказал Лайк. — Вы готовы совершить экскурсию?

Он распахнул двойные двери и провел репортёра в комнату, решенную в ярко-зелёных тонах, со стульями и диванами, обитыми белым шелком. Письменный стол был из чёрного дерева с позолотой, на нём стоял французский телефон на золочёной подставке. У дальней стены высился большой гардероб из прекрасно обработанного дерева.

— Этот гардероб в стиле бидермайер, — объяснил Лайк, — фамильный, и нам пришлось его использовать. Стены и ковры — цвета зелени петрушки. Цвет стульев можете называть грибным. Сам дом — испанский, около тысяча девятьсот двадцать пятого года постройки; мы спрямили здесь арки, разобрали старые полы и настелили новые.

Покуда дизайнер расхаживал по комнате, поправляя абажуры и разглаживая складки искусно вытканных драпировок, Квиллер вгляделся во всё это великолепие и мысленно прикинул, сколько оно должно было стоить.

— Если Тейты живут тихо, — шепнул он, — к чему это всё?

Лайк подмигнул:

— Я хороший продавец. Чего он хотел — так это создать достойное обрамление для своей знаменитой коллекции нефрита. Она стоит три четверти миллиона. Это, конечно, не для печати.

Необычнее всего в комнате был ряд застеклённых ниш. В них на стеклянных же полках располагались десятки изящно вырезанных вещиц из глухого чёрного и полупрозрачного белого камня — искусная подсветка создавала вокруг них причудливую игру света и тени.

Одд Банзен прошептал:

— Так это и есть нефрит? По мне, так он на мыло смахивает.

— Я думал, он зелёный, — сказал Квиллер.

— Зелёный нефрит в столовой, — пояснил Лайк. Фотограф принялся устанавливать свои штативы и светильники, а дизайнер посвящал Квиллера в терминологические тонкости.

— Когда будете описывать это место, — говорил он, — называйте гардероб бидермайер — armoire[4], а стулья с распахнутыми ручками — fauteuils[5].

— Ребята из «Прибоя» с этим как-нибудь разберутся, — ответствовал Квиллер, — а мне в это вникать ни к чему.

Банзен тем временем работал с необыкновенной сосредоточенностью, делая и цветные, и чёрно-белые снимки. Он настраивал камеру то так, то этак, на дюйм-другой передвигал оборудование и надолго укрывался под чёрной тканью — искал нужный ракурс Паоло с таким усердием помогал ему, что порой даже мешал.

Под конец Банзен погрузился в кресло, обитое белым шёлком.

— Передохну минутку, перекурю. — Он вытащил из нагрудного кармашка длинную сигару.

Дэвид Лайк, скривившись, оглянулся на него через плечо:

— Вы что, хотите, чтобы нас всех отсюда выставили? Миссис Тейт не выносит табачного дыма и чует его за версту.

— Что ж, значит, придётся терпеть, — раздраженно проворчал Банзен и снова пошёл к камере.

— Нам надо сделать несколько снимков нефрита, — сказал Квиллер.

— Через стекло снимать не могу.

— Стекло можно отодвинуть, — возразил Лайк. — Паоло, не скажешь ли мистеру Тейту, что нам нужен ключ от ниш?

Коллекционер, мужчина лет под пятьдесят, мигом явился — лицо его сияло.

— Хотите взглянуть на мои статуэтки? — осведомился он. — Какие ниши вам открыть? Снимки будут, конечно, цветные?

На щеках его появился недопечённый румянец, углы рта искривила недоношенная улыбка. Он выглядел, подумалось Квиллеру, как сильный человек, который вдруг расслабился. Шёлковая спортивная рубашка обнажала густую поросль на руках — при полном отсутствии волос на голове.

Стекла были вставлены в витрины искусно, на незримых замках, Тейт сам открыл их, надев перчатки, чтобы не захватать стекол.

Лайк меж тем взял официальный тон:

— Мистер Тейт великодушно согласился представить свою коллекцию вашим, джентльмены, читателям. Мистер Тейт сознает, что частная коллекция есть некое обязательство перед обществом. Он разрешает сфотографировать эти экспонаты для просвещения и эстетического воспитания жителей нашего города.

— Несколько слов по этому поводу, мистер Тейт, — попросил Квиллер, — чтобы я мог вас процитировать!

Коллекционер не отозвался. Слишком был поглощен своим собранием. Он благоговейно приподнял со стеклянной полки нефритовый чайник — чистейшего белого цвета, тонкий, как бумага.

— Это самый ценный мой экспонат, — сказал он чуть ли не дрожащим голосом. — Редчайшей белизны. Мне не следовало показывать его первым, верно? Надо было бы приберечь его для торжественного финала, но меня так разволновал этот чайник! Самый белый, какой я когда-либо видел, и тонкий, как лепесток розы. В статье можете так и сказать: тонкий, как лепесток розы. — Он поставил чайник на место и взял в руки другую фигурку. — Вот китайский колокольчик, ему почти три тысячи лет. А это мексиканский идол, который, как предполагают, исцеляет от некоторых хворей. К сожалению, не от радикулита. — Он криво усмехнулся, словно вспомнил одному ему известный анекдот, впрочем, не очень смешной.