Костолом - [42]

— Ну? И что там? — Устав от многозначительных взглядов замолчавшего собеседника, Ксения торопит его.

— Ничего. Я нашёл твою боль, больше её там нет.

— А где она?

Он не ответил. Она уже всё поняла. Она помнит гнутые пруты от старых ворот.

— Это… Это… Это так ты обычно делаешь, да? После своих… сеансов?

— Да.

Теперь её черёд молчать. Интересно — сколько их таких? Недообследованных.

— Сколько? Сколько таких, как я…

— Думаю, каждый второй как минимум. — Он невесело ухмыляется. — Этот мир болен насквозь, так всегда было. И меня это не касается. Судьба показала мне твоих змеек, именно твоих. В этом должен быть смысл… Но пока я его не вижу. Должно быть что-то, что ты дашь мне взамен.

— Змеек? Это ещё что такое? Стоп! Взамен? Да, я слышала, что всяким гадалкам надо платить, а то гадание впрок не пойдёт… Ой, прости! — Какое неуважение! Она хлопает себя ладошкой по губам.

— Ничего. Гадалок здесь не водится. Но ты права. Обмен должен быть. Ни один пациент отсюда не уходит, не оставив мне чего-то своего. Помимо боли.

— Деньги? Тебе нужны деньги?

— Посмотри на меня. — Ян закатывает глаза, выражая показное раздражение. Он не искусен в проявлении эмоций на публику — у него не было достаточно возможностей, чтобы попрактиковаться в этом. Но он видел, как это делают актёры сериалов. — Я живу в Алиевке всю свою жизнь, при этом не имею ни друзей, ни семьи. А мой дом вроде крепок. Как думаешь — нужны ли мне деньги?

— Тогда… что? — Ксения опускает глаза, устыдившись. Ей говорили, что миром правят деньги и похоть. Денег у неё всё равно нет.

— В этом-то и всё и дело. Остаётся только ждать — судьба сама укажет нам на возможность завершить сделку. — Он словно не замечает её замешательства. Просто он и сам в замешательстве. — Давай поступим так: ты иди домой, успокой своих и сконцентрируйся на себе. Тебе будет непросто привыкнуть к новой себе, настоящей себе. Ты уже говоришь по-другому и действуешь по-другому. Но всё ещё не живёшь по-другому. Беги, учись. Разберись со всеми долгами. Выясни все отношения. Определись с планами на будущее. Рано или поздно ты сама поймёшь, как мне отплатить.

— А ты…

— А я буду ждать Олю. — Он мгновенно грустнеет. Поглядывает на внешнюю сторону запястья. На этот раз на запястье часы.

— Это как-то связано с вашей… семейной тайной? — Ксюха произносит слова с придыханием, будто боясь своим вопросом осквернить саму суть.

— Да. Но на то она и тайна. На то она и семейная.

* * *

Во двор выходят вместе. Собаки, всю ночь ютившиеся под навесом с тыльной стороны дома, ныне шныряют по газону, зарываясь носами во влажную траву и потешно фыркая. Дождь прекратился. Небо напоминает акварельный рисунок — фиолетово-белые кляксы на бледно-сизом фоне. Солнце вот-вот подымется из-за гор. Воздух звенит от озона. Дышать легко и вкусно. Ксения, напялив высушенные кроссовки, шагает домой. Она уже предвкушает волну расспросов, нет — допросов. Она даже успела забыть, что на ней чужой розовый костюм — выпрямив спину, задрав подбородок, а руки небрежно сунув в карманы, она просто шагает. Она не думает, как будет отвечать на расспросы — в отговорках больше нет смысла. Так свободно и уверенно она не чувствовала себя со времён, которых не помнит. Это действительно что-то новое… Новое и настоящее.

* * *

Анфиса обходила свои владения, как обычно перед сном проверяя, всё ли в порядке. Куры, почуяв весну, неслись пуще обычного. А вот колодезный журавль за зиму совсем истлел — нужно бы срочно ставить новый, а то так и без чистой воды остаться было недолго. Проверила остатки дров — тех должно было хватить до лета. Уже март, и солнце с каждым днём отвоёвывало себе всё больше времени и пространства, прожигая чёрные проталины на некогда снежных полях. Пока жители станицы готовились к посевной, Анфиса готовилась к самому важному событию в своей жизни. Мадина предупреждала, что зимует с ней в последний раз.

С тех пор как хромой, которого, как оказалось, звали Никитой, впервые приковылял к опушке, прошло пять лет. За эти годы набеги горцев почти прекратились, горские князья присягнули царю, а турок козаки оттеснили далеко на юг. Побережье зажило почти спокойно. Алиевская разрослась за стены — люди больше не боялись строить дома на открытой земле и подбирались всё ближе к морю. Хромой пришёл к Анфисе скорее из любопытства, а остался, обнадёженный обещанием исцеления для собственной матушки. Анфиса, следуя заветам своей невидимой заступницы, умело распоряжалась деньгами, ворованного происхождения которых не знала: наняла дровосеков, собрала нужное количество леса, закупилась всем необходимым у проезжих купцов, а за тем, чего не хватало, ходила в станицу на ярмарки. Полюбилась батюшке Иллариону своей прямотой и смекалистостью. Постепенно в станице её стали узнавать, а как прознали, с какой именно целью юная схимница решила основать свой скит подле их селения, завели обычай при случае помогать. Так у Анфисы стала появляться еда — сперва в виде простых подаяний, но вскоре и в качестве награды. Хромой, несмотря на свою убогость, руководил постройкой справно и управился до холодов, как и обещал. Когда в ноябре первые затяжные дожди накрыли побережье непроглядной серой простынёй, он затащил в свежий сруб сухого хворосту и пару поленьев. Новенькую каменную печку опробовали вместе. Сперва древодел настаивал на том, чтобы топить по-чёрному, но Анфиса, посовещавшись накануне со старшей, убедила помощника сделать дымоход. Накладно это, но места те не самые холодные, а чадить в доме — дело грязное. Когда же первые клубы дыма повалили из трубы, ознаменовав, что проклятое место у опушки отныне стало обитаемо, Никита засобирался домой.