У Гектора была физиономия героя. В нем чувствовалась готовность перейти к действию, пренебречь всеми опасностями, грозящими всему огромному человечеству, воспламенить толпы женщин, организовать отпуск для всей семьи, побеседовать с соседями в лифте и даже, если он будет особенно в ударе, понять фильм Дэвида Линча. Будь у него икры покруглее, он мог бы считаться чем-то вроде героя нашего времени. И однако же он решил покончить с собой. Таких героев нам, пожалуй, не надо, видали и получше. Некоторая склонность к зрелищности подсказала ему, что можно воспользоваться метрополитеном. Так все узнают о его смерти, и она станет чем-то вроде допремьерного показа разрекламированного фильма, который обречен на провал. Гектор мягко покачивался на ногах, слушая объявления из динамиков, предостерегавшие от покупки билетов в метро у случайных лиц; если самоубийство не удастся, эта информация может пригодиться впоследствии. Ничего не зная о нем, можно было надеяться, что оно не получится, хотя бы чтобы знать, стоит ли полагаться на человеческую внешность. А внешность героя – это просто потрясающе. Тем временем глаза героя начинал застилать туман, пилюли, рассчитанные на усыпляющее действие, были проглочены заблаговременно. Во сне умирается легче. И слава богу, потому что наш Гектор грохнулся в обморок. В его зрачках сквозила пустота Его обнаружили лежащим навзничь в туннеле метро, гораздо ближе к станции «Шатле-Ле-Алль», чем к собственной смерти.
Его распростертое тело напоминало выкидыш. Двое санитаров с носилками и наружностью спортсменов, накачанных стимуляторами (впрочем, мы больше не можем полагаться на внешность), избавили его от жадных глаз всех этих рабочих, пришедших в восторг от созерцания человека, которому было еще хуже, чем им. Гектор же думал лишь об одном: провалив свое самоубийство, он обрек себя на жизнь. Его поместили в больницу, где стены только что были выкрашены заново, и, само собой, повсюду виднелись надписи: «Осторожно, окрашено!» Несколько месяцев ему предстояло маяться в отделении для выздоравливающих. Единственное доступное ему там развлечение определилось очень скоро: разглядывать дежурную медсестру, смутно мечтая ласкать ее груди. С этой мыслью он и засыпал, не успевая осознать, что медсестра была уродлива. Он пребывал в состоянии неуклюжести, казавшейся почти мифической. Подобное суждение выглядело суровым; медсестра вполне могла быть чувственной между двумя уколами морфия. И еще там был этот врач, который заглядывал время от времени, как обычно заглядывают на званый вечер. Общение редко затягивалось более чем на минуту, врач появлялся с видом человека, которому очень некогда: если заботишься о своей репутации, такой вид совершенно необходим, а репутация была единственным, о чем сей эскулап действительно заботился. Этот загорелый до неприличия человек требовал, чтобы Гектор высунул язык, дабы прийти к заключению, что язык у пациента красивый. Это было прекрасно – иметь красивый язык, с красивым языком чувствуешь себя лучше, только Гектору от этого было ни холодно ни жарко. Он и сам не знал, чего ждет, он был просто человеком в состоянии глубокой депрессии, стенающим уже в самом горлышке воронки. Ему было предложено позвонить кому-нибудь из родственников или друзей, если, на счастье, таковые имелись (ненавязчиво была также упомянута возможность найма). Оба варианта были отвергнуты путем нелюбезного молчания; что ж, нет так нет. Гектор не желал никого видеть. Точнее говоря, он, как всякий больной, не желал, чтобы кто-либо видел его в подобном состоянии. Он стыдился выглядеть человеческим огрызком, пребывающим между ничтожеством и чем-то еще худшим. Ему случалось звонить по телефону кому-нибудь из друзей якобы из-за границы: этот Большой каньон – просто чудо, какие ущелья, – и вешал трубку, будучи сам Большим каньоном.
Медсестра же находила его симпатичным, она даже сказала ему, что он – человек оригинальный. Можно ли спать с женщиной, которая считает тебя оригинальным? Вот в чем вопрос. По идее, нет; можно сказать, что женщины вообще никогда с такими не спят, и все тут. Она проявила интерес к его истории, вернее, к той части его истории, которая была ей доступна, короче говоря, к истории его болезни. Мании, мягко говоря, бывают куда более интересные. Ну сыщется ли на свете женщина, готовая предложить вам свое тело лишь потому, что ей нравится ваша манера являться по первому требованию врача для прививки полиомиелита? О, я просто балдею от вас, мужчина регулярных прививок. Медсестра частенько почесывала себе подбородок. Это происходило в тех случаях, когда она принимала себя за врача; по правде сказать, в данном случае она могла бы вполне справиться с этой ролью. Тут она вплотную приближалась к кровати Гектора. И у нее была очень эротичная манера поглаживать белую простыню – ее ухоженные пальцы напоминали ноги на лестнице, они мерили шагами белизну.
