Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг. - [29]
Также, бывало, между членами корсарских семейств, разделенных двумя берегами морской границы, происходили неожиданные встречи. К примеру, в 1731 году на голландском корабле, прибывшем в Алжир, находился младший брат одного из здешних мюхтэди. И если тогда старшему брату-мюхтэди разрешили взойти на палубу, то младшему запретили выходить в город, опасаясь, что он сбежит и станет мусульманином[261]. Еще случай: в 1672 году какой-то алжирский корсар, сам родом из Генуи, увидит, что капитан французского корабля, которого он атакует, – его младший брат. Вот только встреча двух братьев, не видевшихся много лет, не спасет корабль от разграбления: корсары придерживались древних правил, и там, где волки терзали добычу, не было места жалости[262].
Часть мюхтэди, используя свои политические и финансовые возможности, поддерживала брошенные семьи. Так, английский ренегат Джозеф Паллач пересылал деньги и подарки своим родным в Плимут[263]. Но здесь, несомненно, самый удачный пример – Улудж Хасан, который при посредничестве байло не раз утруждал себя брокерством ради младшей сестры Джамиллы и ее мужа, проживавших в Венеции[264]. В 1590 году он попросил выделить для сестры дом. «Светлейшая»[265], дорожившая политическим влиянием ее гражданина в Стамбуле, решила помочь с арендой, выплатив сотню дукатов[266]. Эта сумма, почти немедленно возросшая до двухсот дукатов, тем не менее исправно выплачивалась до осени 1592 года, пока отношения между Венецией и Хасаном не испортились и выплата не потеряла смысл («essendo cessata la causa per la quale gli fu assignata il detto danaro»)[267]. В 1591 году наглый шурин Хасана заявится в Стамбул; в этот раз, уступив назойливости, Хасан попросит венецианцев выделить для родича секретарскую должность в сенате или по крайней мере жалованье, а для сестры – разрешение открыть пекарню на кампо Сант-Апонал[268]. Более того, Хасан будет покровительствовать не только родне, но и старым друзьям. Корсар попросит отменить наказание в виде ссылки для какого-то монаха, друга детства, – впрочем, байло Джованни Моро ему откажет. Между тем годами раньше, когда он просил о таком для своего кузена Ливио, байло Якопо Соранцо оказался более уступчивым[269].
Мюхтэди и их прошлое: сомнительная вера?
Итак, мы изучили отношение гази-мюхтэди к родине, семьям и прежним соотечественникам. Однако еще важнее их отношение к «истинной вере», которой они пренебрегли; ведь если смысл обращения в ислам (осм., ислам. ихтида) – это «достижение пути истинного», то переход в другую религию (иртидад) означает «отвержение». Насколько наши мюхтэди позабыли свою прежнюю веру? Придерживались ли они всех требований новой?
Прежде всего следует отметить, что мы не согласны безоговорочно принимать свидетельства эпохи, связанные с мусульманством ренегатов. Обычно в произведениях священников и монахов, обязанных спасать невольников, легко заметны скрытые мотивы. Те, кто говорил, что мюхтэди были насильно обращены в ислам, пытались донести до сознания соотечественников, среди которых собирали пожертвования на выкуп пленных, как мучаются в Северной Африке их браться по вере. И это вполне нормально. Вот почему откровения вроде того, будто Али Биджинин был безбожником, или будто мюхтэди в Северной Африке не чтили ни пророка Мухаммеда, ни султана[270], надо воспринимать немного критично. Ведь иногда разного рода подозрения – скажем, сомнения в вере матери Джафера, – могли принадлежать скорее народным воззрениям, нежели наблюдениям самого автора. Впрочем, сами по себе эти сплетни еще тоже ни о чем не говорят: возможно, их распускали с целью опорочить родственников влиятельных политиков.
Свидетельства о том, что традиции большинства турок и мюхтэди в Алжире имели мало общего с верой и религией – и что те даже не переступали порог мечети[271], – тоже в некоторой мере можно воспринимать как пропаганду. Впрочем, есть и другие доказательства того, что даже турки-мусульмане были далеки от полноценного понимания ислама и что ренегаты, не порывая с прежней религией, воспринимали новую веру поверхностно. Например, некоторые мюхтэди-вероотступники, попавшие после возвращения в католические земли на допрос к инквизиторам, даже не знали шахады – исламского символа веры. И что же они излагали инквизиторам? Пьер Массиа, тринадцать лет пробывший в исламе, говорил: «Аллах – один, и нет ни святых, ни Его матери». Кристобаль Бенитес сказал: «Аллах есть и будет, и пророк Мухаммед – его доверенный (secretaire)». Другой мюхтэди, родом из Португалии, пойдет еще дальше и обожествит Его Величество Мухаммеда как пророка Ису: «Он – высочайший Бог на небесах». Кажется, совсем сбился с толку и португалец Симон Родригес, ставший на тот же путь: «Нет божества, кроме Аллаха, и пророк Мухаммед – выше Его». В то же время польский мюхтэди из Кракова Ян Корралки, похоже, занимает первенство в ереси: «Пророк Мухаммед – это Аллах, и слова
