Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг. - [27]

Реисы-ренегаты из северных стран, живших в мире с османами, получали поддержку от своих бывших правительств, несмотря на то что отреклись от родины и веры. Более того, даже если эти правительства не поддерживали корсарских капитанов, они им и не препятствовали, не желая злить ни Стамбул, ни Алжир, а тем более – попадать под ответные удары. Здесь уместно привести пример с голландцами-мюхтэди. В пределах прав, которые им гарантировали султанские ахиднаме, те часто возвращались на родину, где пользовались портами и верфями, а также набирали людей[234].

Например, Кючюк Мурад-реис (Ян Янсон) в 1623 году, во время одного из налетов на северные моря, укрылся от шторма в нидерландском городе Вере. Тогда родные Мурада и многих из его команды, придя на палубу, убеждали корсаров, что, если даже те и исчезли с их глаз, но остались в сердцах. Жены и дети умоляли супругов и отцов вернуться домой. Незачем писать, что алчные корсары их не послушали![235] Впрочем, об их визите благосклонно писали в тогдашних памфлетах, что свидетельствует об авторитете мюхтэди на родине[236]. Местные зеландцы постоянно оказывали им помощь или же пополняли их ряды. В любом случае, разве не эти герои нападали на испанские корабли? Причем Мурад-реис совершил такой рейс в Нидерланды не в последний раз. В 1625 году после боя с пиратами из Дюнкерка он, разбитый и усталый, найдет трем своим кораблям пристанище в Роттердаме и Амстердаме[237]. Вода в портах замерзнет, и экипажам двух кораблей под началом Мурада и его заместителя, капитана Маттейса ван Ботеля, придется зимовать в Амстердаме. Однако вряд ли непрошеных гостей там плохо приняли, – разве что повесили троих корсаров, которые домогались девушки-сироты, заманив ее на палубу и обещая угостить шелковицей[238]. В то же время амстердамские власти открыли для больных мюхтэди двери городской больницы[239].

А вот итальянцы и испанцы, принявшие ислам, порой оканчивали жизнь в подвалах инквизиции – или же рабами на галерах, если властям удавалось уберечь их от церковных карателей. Впрочем, в северных странах протестантов-ренегатов, кажется, не очень беспокоили, хотя и там не обходилось без конфликтов. По условиям перемирия от 1622 года голландские порты открыли для алжирских кораблей. Но что ожидало бывших на судне христианских рабов? Не следует ли спасти их от неверных? А голландцы-мюхтэди? Да, они сражались против ненавистных испанцев. Но вероотступникам нельзя свободно разгуливать по христианским землям. В конце концов попытались найти золотую середину. Рабов, которым удалось сбежать с кораблей и добраться до берега, велели освободить. А относительно вероотступников-христиан действовали двойные стандарты: сходить на берег разрешали только голландцам, а иноземцев брали под арест[240].

Проблема заключалась не только в религии. Открытие портов для земляков-корсаров, не отличавших друга от врага, повлекло бы и дипломатический кризис. Появление Мурада-реиса вместе с французским кораблем вызвало не только протест посла, но и конфискацию голландских судов в портах Франции. Генеральные штаты, стремясь сохранить лицо, решили сжечь возвратившихся ренегатов, однако наказания так и не последовало. Да и о какой смертной казни могла идти речь? Многих задержанных мюхтэди просто отпустят на волю, и даже дадут им проводника, чтобы помочь уплыть из Зеландии[241].

Были среди мюхтэди и те, кто возвращался на родину навсегда. Можно предположить, что большинство пленников, принимавших ислам, обратились не по своей воле. Если еще прибавить тех, кто тосковал по семье и родине, или же тех, кто не воплотил своих корсарских надежд, то мы еще быстрее поймем, почему часть пиратов при первой возможности бежала от сотоварищей. Те, кто бросался с галеры в море и не успевал доплыть до берега (подобно дезертирам, которые выпрыгивают из поезда, едва завидев родное село), почти всегда доживали свой век в тюрьме; такая судьба постигла, скажем, Мустафу/Луи[242]. Опять-таки, один из алжирских кораблей, спасаясь от шторма, укроется в Руссильоне, но весь его экипаж бросят в тюрьму по приказу местного губернатора из-за того, что реис не сможет предоставить паспорт, полученный от французского консула. В 1674 году пленных моряков освободят по настоянию дипломатов, но ренегаты из их числа не возвратятся. Мюхтэди-французы, снова став христианами, предпочтут остаться на родине, тогда как сам реис, ренегат-генуэзец, поплывет домой. Что еще хуже, останутся даже мудехары, которых Лоран Арвьё отдельно обозначил как рабов. Нам не до конца понятно, кем были эти рабы, но очевидно, что в Алжир возвратились только турки-мусульмане с мудехарами[243].

Некоторые возвращения на родину выглядят более спланированными. Яркий пример – история неких мюхтэди, которые покинули Алжир под предлогом корсарства, взяв с собой как можно меньше янычаров. Едва достигнув христианских берегов, они ночью, подав знак гребцам, которых освободили, вместе подавили сопротивление янычаров и вернулись в родные края[244]. Были и такие реисы, которые предусмотрительно не нападали на представителей тех стран, куда могли возвратиться. Скажем, фламандец Хаусс, пиратствующий в Алжире, пока его жена проживала в Марселе, забирал с захваченных французских судов только товары, не трогая экипажи и пальцем, – в общем, «инвестировал в будущее»