Корабль отплывает в полночь - [317]

Я остался с тем, что есть: знает об этом Франсуа Бруссар или нет, но он (а также Хэл, я и каждый из нас, пусть и в меньшей степени) всю жизнь был загадочным образом связан с кометой Галлея, ныряющей за Солнце на орбите Венеры со скоростью тридцать четыре мили в секунду или плывущей по внешнему краю своей длинной, узкой эллиптической дорожки не быстрее, чем Луна каждый месяц оборачивается вокруг Земли.

Что же до всего остального… это станет известно только через десять лет.

Вместо эпилога

Человек, породнившийся с пространством и временем [189]

Старина Гай Мэннинг был влюблен в пространство и время всю жизнь, а не только в последние месяцы перед своим загадочным, но удивительно малоэффектным исчезновением. Он не посвящал им стихи, хотя временами говорил о них весьма поэтично, и эта любовь не сделала его профессиональным физиком или астрономом (хотя звезды дают самые яркие примеры расстояния и крайне полезны для измерения времени). Нет, в общем и целом эта привязанность принимала довольно непритязательные формы, а с тех пор как умерла его жена (детей у них не было) и он оставил скромную редакторскую работу, ради которой вынужден был жить в большом городе на съемной квартире, и вовсе приобрела скучные черты многолетнего брака. Эта привязанность или, скорее, преданность всю жизнь поддерживала в нем интерес к науке и научной фантастике, заставляла задумчиво смотреть вдаль и под конец привела к одержимости малыми числами и вычислениями (то есть простейшими способами измерения как пространства, так и времени).

И все же эта скромная, скучная, почти метафизическая любовь была совершенно очевидна для немногих оставшихся у него друзей, и после его сверхъестественного исчезновения никого из них не испугала фантастическая догадка о том, что старина Гай каким-то образом растворился в пространстве и во времени, «породнился» – в том смысле, что стал с ними единым целым.

В самом деле, исчезновение Гая Мэннинга имело необъяснимую природу, словно однажды утром он встал (как встают попить воды) и вышел из жизни – или, по крайней мере, из той жизни, которую мы знаем. Но искать ответ на вопрос, куда он направился, было бы затруднительно и, возможно, бессмысленно.

Экстравагантное предположение о том, что он «растворился в пространстве и во времени», высказала Джоан Майлз. Это была несколько эксцентричная особа, увлеченная, но не слишком глубоко, астрологией и другими «легкими» суевериями, жившая и отсчитывавшая время по приукрашенному на собственный вкус лунному календарю, в котором каждое полнолуние, а не только Луна Урожая[190] и Луна Охотников[191], имело свое название. Например, луны Сеятелей и Отшельников, Призраков и, конечно же, Влюбленных. Кстати, согласно ее календарю, старина Гай Мэннинг исчез в ночь Луны Убийц – последнего полнолуния перед днем летнего солнцестояния, когда луна украдкой пробирается по южной части неба, светит недолго и тускло, слишком поздно восходя и слишком рано закатываясь.

Другим юным другом Мэннинга (а также и другом Джоан) был Джек Пенроуз, неугомонный малый с живым интересом и к оккультизму, и к науке, мечтавший стать писателем-фантастом. Это ему Мэннинг пересказывал некоторые свои сны.

Еще был Саркандер, психолог с желтым лицом и впалыми щеками, работавший в основном с пожилыми. Мэннинг консультировался у него по поводу своих периодических депрессий, но их отношения со временем превратились в дружеские. Те, кто хорошо знал Саркандера, считали его язвительным скептиком, шокирующе резким в оценке мотивов человеческого поведения, и временами чувствовали себя уязвленными, когда он применял подобные оценочные суждения к ним или их друзьям. Однако на самом деле Саркандер строже всего относился к самому себе и потому, истратив все запасы оптимизма, лести и благожелательности на своих клиентов, приберегал искренность для тех людей, в обществе которых мог немного отдохнуть.

И наконец, добродушный и снисходительный доктор Льюисон – врач, с которым у Мэннинга завязались не только профессиональные отношения. У доктора были ключи от квартиры Гая, как и у Пенроуза. Эти четверо перезнакомились еще при жизни, точнее, до исчезновения Мэннинга и несколько раз встречались, чтобы поговорить о нем, уже после того, как он пропал, – особенно когда выяснилось, что полицейские не нашли никаких зацепок… или не очень-то старались их найти, раз уж на то пошло.

Таким, на удивление небольшим, был круг друзей Гая, если не включать в него (а это, вероятно, необходимо сделать) Брина – грузного, мрачного, не лишенного учтивости и поразительно рассеянного ирландца с вечно озабоченным взглядом. Он управлял домом, на верхнем этаже которого жил Мэннинг. Брин не первым заметил его отсутствие (это была Джоан), однако первым провел маленькое расследование, которое еще сильнее озадачило всех, поскольку выявило новые странные обстоятельства.

– Я был на крыше, – сказал он, – когда заметил связку ключей на ступеньке лестницы, ведущей к маленькой комнате над шахтой лифта. Совсем рядом с краем крыши. О Мэннинге я сначала не подумал, а потом вспомнил, что он заходит сюда не реже чем раз в день – да и по ночам тоже, – чтобы понаблюдать за погодой или звездами. Он частенько забывал что-нибудь на этом самом месте – трубку, спички, недопитую чашку кофе, а однажды даже бинокль. Я осмотрел ключи и убедился, что они принадлежат Мэннингу. Забавно, что без них с крыши не спуститься. А один открывает еще и дверь подъезда. Теперь они у полиции.