Контрабандисты Гора - [63]

— Я так думаю, — ответил Тиртай.

— Но я никого не видел, — сказал я.

— Так же как и я, — развёл он руками.

— Боги воюют с богами, — заключил я.

— А мы, маленькие люди, — добавил Тиртай, — в свою очередь, строим наши собственные планы, продвигаем свои интересы и ведём свои войны. Лично я уверен, что пани и сами очень немного понимают в происходящем. По-видимому, они даже не смотрят дольше своих собственных конфликтов, и своих собственных врагов.

— А что насчёт Лорда Окимото? — поинтересовался я.

— Мне кажется, что он подозревает больше, чем показывает, — сказал Тиртай, — и, похоже, в его намерения входит переплести свои собственные стремления и перспективы с этими большими вопросами. Ведь войны вполне можно использовать для достижения собственных целей, даже войны богов.

— Ну а что насчёт вас? — полюбопытствовал я.

— Давай позволим каждому продвигать его собственные проекты так, как он может, — усмехнулся он.

— Так какова же моя роль во всём этом? — спросил я.

— Крапление карт, взвешивание смерти, контроль остраки, помещённой в урну, что-то вроде таких вещей, — намекнул мой собеседник.

— Я надеюсь, — хмыкнул я, — что придёт то время, когда Вы перестанете говорить загадками.

— В корабельном лагере, — пообещал он.

— Что стало холодать, — поёжился я.

— Самое время вернуться под крышу, — согласился Тиртай.

Глава 15

Я зажмурилась, спасая глаза от режущего их света свечи. Полагаю, что пламя свечи не было ярким, просто контраст с темнотой рабского барака был слишком резким и от того крайне болезненным. Я чуть-чуть приоткрыла глаза, но разглядеть того, кто находился по ту сторону свечи, не смогла. Зато я знала, что он наверняка принёс с собой хлыст. На входе в рабский барак, представлявший собой грубое, длинное, деревянное здание с низким потолком, посетителям выдают маленькую лампу или подсвечник с тонкой свечой, и хлыст. Предлагаемый ассортимент располагается на циновках, уложенных вдоль длинных стен, с оставленным посередине проходом.

Хлыст нужен на случай если клиент окажется нами недоволен. Так что нет ничего удивительного в том, что мы отчаянно стремимся понравиться им.

— Что, свет режет глаза смазливой кейджере? — спросил мужчина.

— Да, Господин, — прошептала я.

— Ляг на живот, — велел он, и я перевернулась на живот.

Негромкий скрежет цепи сопровождал моё движение. Я почувствовала, как она натянулась на кольце моего ошейника. Цепь прикреплена к тяжёлому кольцу, прибитому к полу слева от меня, если смотреть, когда я лежу на спине. Циновка сплетена из толстой грубой верёвки и брошена на пол, грубо сколоченный из неровных плах. С нами здесь не церемонятся.

Но мне редко случалось почувствовать хлыст на своей шкуре. Мы же стараемся сделать всё что в наших силах, чтобы у нас получится ублажить посетителей.

Ладони моих рук лежали на циновке по обе стороны от головы, повёрнутой влево. Моя правая щека прижималась шершавым волокнам.

Я буквально кожей ощущала его оценивающий взгляд, скользящий по моему телу.

Длина цепи приблизительно четыре фута. В бараке нас держат голыми.

— Как тебя назвали? — поинтересовался посетитель.

— Лаура, — ответила я, — если это будет угодно Господину.

Конечно, они могут называть нас как им понравится. Меня здесь уже использовали под множеством имен. Боюсь, иногда мы являемся не более чем заменой кого-то другого.

— Варварское имечко, — прокомментировал он. — Ты — варварка?

— Да, Господин, — ответила я, напрягаясь. — Пожалуйста, не бейте меня за это, Господин.

Некоторые мужчины, кажется, полагают, что женщины-варварки, по крайней мере, некоторые из них, те, что доставлены из мира под названием Земля, раньше занимали слишком высокое для них место, и тем самым заслужили порку. Лично я не думала, что занимала чьё-то место. Думаю, что я знала, каково было моё место, начиная с того момента, как началось моё половое созревание.

Даже в бытность мою на моей родной планете, меня мучило любопытство относительно того, каково бы это могло быть, принадлежать и служить рабовладельцу. На Горе я изучила этот вопрос досконально. И всё же каждый господин отличается от другого, и наша беспомощность в руках одного, возможно, не идентична той беспомощности, которую чувствуешь в руках другого. Можно ощутить тысячи удовольствий и пережить тысячи экстазов, каждый из которых в некотором смысле подобен другому, и всё же каждый отличается от всех других. Но всех их объединяет одно, в каждом из них, есть рабыня, и есть господин. Порой, возможно, от досады на собственную низость, или же в попытке вернуть что-то из прежней независимости и гордости моей бывшей свободы, я пыталась сопротивляться тому вниманию, которому меня подвергали, но очень скоро я уступала, точно так же как могла бы уступить любая другая шлюха в ошейнике, одной их которых теперь была и я сама. Насколько беспомощны мы, находясь в их руках!

Первоначально, несколько недель назад, я отдалась, по крайней мере, отчасти, из страха перед последствиями, кои могли меня ждать в случае, если господин останется неудовлетворённым, или даже сочтёт себя удовлетворённым не полностью. За время моего обучения, каким бы недолгим оно ни было, мне доставалось множество ударов хлыстом, а однажды не посчастливилось познакомиться с плетью, и я знала, что пойду на многое, лишь бы избежать повторения подобного опыта. Кроме того, я узнала, что существуют безошибочные признаки, которыми тело рабыни даёт понять подлинность своего ответа, и такие знаки легко прочитает практически любой гореанский мужчина. Они легко обнаруживают фальшь, и не готовы её принимать. Соответственно, уже покидая стены работоргового дома, где мне дали почувствовать и хлыст и плеть, я была сдавшейся безоговорочно, вплоть до полной беспомощности, как впрочем и была должна, не сдерживаемым ничем ощущениям, эмоциям и радикальной чувствительности, превратившись в отдающий себя, никчёмный предмет, в рабыню своего владельца. Снова и снова пыталась я набраться решимости, и так или иначе заставить себя сопротивляться, даже несмотря на грозившую мне за это опасность, но стоило им до меня дотронуться, и я снова превращалась в рабыню. Также, я боялась, и одновременно жаждала, роста моих потребностей, теперь преумноженных, отполированных и усиленных. В моих голове и животе, я всё больше становилась другой, или, возможно, лучше будет сказать, что я в моих голове и животе все больше становилась той, кем я всегда была, то есть рабыней. И конечно я теперь узнала, что такое рабские огни, по крайней мере, их мерцание. Мужчины проследили за этим. Они просто не оставили мне никакого иного выбора. Это делалось со мной независимо от моей воли либо желания. Я чувствовала себя беспомощной. Но, в конечном итоге, рабыня и должна быть беспомощной. Как далеко я теперь была от прежней самой себя, от своего собственного прошлого высокомерия, с которым я, сама отчаянно желая неволи, взирала на мир, в полном соответствии с механистическими, стерильными предписаниями моего прежнего культурного окружения, требовавшего от меня, отрицать эти желания и выбросить их из своей головы! Такие варианты мне больше не были позволительны. Теперь я ничего не могла с собой поделать. Теперь я была рабыней!