Контрабандисты Гора - [46]

Это было необъяснимо, но я пришёл в ярость, когда исчез первый корабль.

С какой стати? Какое мне до него было дело? Мне даже не было до конца ясно, чего ради меня понесло на север.

Ах да, два золотых статерия!

Порой, я спрашивал себя, кем я выглядел в глазах Тиртая? Я подозревал, что причина моего найма была не в быстроте клинка, не в остроте меча. Не за это он заплатил мне два статерия золотом. Интересно, как он понимал Торговцев, и как Работорговцев? Какой была его собственная каста? Был ли он и вправду Ассасином? Лично я не был. И я ему об этом сказал прямо. Поверил ли он мне? За кого он меня принимал? Я боялся, что он видел меня через призму себя, как будто глядя через тёмное стекло.

— Вон там, — указал Тиртай.

— Это — сигнал? — уточнил я.

— Похоже на то, судя по действиям капитана, — кивнул он.

— Вам что, не сообщили? — удивился я.

— Это место нашей высадки, — сказал Тиртай, проигнорировав мой вопрос.

— Это — своего рода флаг или вымпел, — заметил я, разглядывая узкую прямоугольную полосу ткани, какой я прежде никогда не видел.

— Это — знамя пани, — объяснил он.

Обычная военная эмблема боевого подразделения, армии или компании — металлический штандарт, водружённый на шест или древко. Посредством таких штандартов и их движений можно передавать команды. Они могут функционировать примерно так же как барабаны или военные горны. С другой стороны, с их помощью, если достаточно рассвело, можно проводить развёртывание войск в тишине. Бойцы не пожалеют жизни, защищая свои штандарты. Если генерал падёт, ожидается, что его штандартоносец останется с ним рядом. Порой войны начинались ради того, чтобы вернуть утерянный штандарт.

— Приготовиться к высадке, — громко, чтобы его услышали больше сотни мужчин, присутствовавших на судне, скомандовал Тиртай.

— Пойду я освобожу свою рабыню и выведу её на палубе, — сказал я.

Большинство наёмников даже не знали о том, что она была на борту. Моряки не приветствуют присутствие на борту своих судов свободных женщин, за исключением круглых кораблей, да и на многих из них тоже. Это, как утверждается, может стать причиной напряжённости в экипаже, ссор и разногласий. К ним необходимо относиться с уважением, но, чем дольше рейс, тем голоднее становятся мужчины. Даже для хорошо выдрессированного слина станет искушением, лежащий перед носом кусок мяса, до которого ему запрещено прикасаться. И конечно, проблема становится ещё глубже, если свободная женщина настаивает на привилегии появляться на палубе или, скажем, если она небрежна к тому, как она стоит, когда ветер треплет её одежды. Вопросы могут стать совсем уж невыносимыми, если ей придёт в голову развлечься определенными удовольствиями, не неизвестными для созданий её пола и обычно безопасными, вроде флирта, ядовитых комментариев и поддразнивания мужчин. Они уверены в неприкосновенности своей свободы, возможно, защищены общим Домашним Камнем и всё такое, но одно дело играть в такие игры в театре, на улице или площади, и совсем другом на судне, находящемся в море. Здесь ведь далеко до таверн и паговых девок, где можно было бы сбросить напряжение. Больше чем для одной женщины начавшей путешествие свободной, такой вояж закончился на рынке какого-нибудь отдалённого порта. Иногда капитаны круглых кораблей берут в рейс рабынь, для отдыха своих людей. Разумеется, длинные корабли, вооружённые боевые ножи моря, редко выходят в море с рабынями на борту, зато они могут с ними возвратиться.

— Господин! — прошептала девушка, когда на неё упал свет маленькой, заполненной тарларионовым жиром лампы.

— Не нужно вставать на колени, — остановил я её порыв.

Она моргала глазами, ослеплённая светом лампы, довольно тусклой после палубы, но в темноте казавшейся ей нестерпимо яркой.

— Корабль стоит, — заметила рабыня.

— Мы высаживаемся на берег, — сообщил я ей.

— А где мы? — не удержалась она от вопроса.

— Понятия не имею, — пожал я плечами, — где-то к северу от Александры.

Она говорила тихо, поскольку с отплытием была предупреждена относительно этого.

— Лодыжка, — скомандовал я.

Девушка скользнула назад, прижавшись спиной к борту судна, и вытянула левую ногу.

Поставив лампу на песок, я отомкнул браслет.

— На борту больше сотни вооружённых до зубов головорезов, — напомнил я ей, — и это не считая моряков и судовых офицеров. Ты — единственная рабыня на этом корабле. Мужчины, в большинстве своём, не знают о твоём здесь присутствии. Держись как можно ближе ко мне.

— Уверена, Господин сможет защитить и сохранить меня, — улыбнулась она.

— Это было бы легче сделать, — хмыкнул я, — если бы у тебя было тело тарска и лицо тарлариона.

Она встала и, демонстративно встряхнув волосами, разбросала их во все стороны, а затем обеими руками зачесала за спину. После этого она выпрямилась и, проведя по бокам своими миниатюрными руками, пригладила тунику.

— Что же мне делать, если у меня нет тела тарска и лица тарлариона? — капризно поинтересовалась плутовка.

— Держись рядом со мною, — проворчал я, — и как можно ближе.

— Да, Господин, — улыбнулась она.

За весь переход я ни разу не использовал её даже в трюме, поскольку не хотел делить её с кем-либо. Таким образом, я предпочёл, чтобы в течение многих дней, проведённых в море, она не было доступна никому, даже и мне, её хозяину. Мне пришлось терпеть те же лишения, что и всем остальным. Но у меня не было желания пировать, в то время как все другие голодают. Я предположил бы, что эта моя причуда была вопросом уместности, и даже чести, но в этом, несомненно, было много и от благоразумия. Только дурак пересчитывает своё золото в общественном месте. Соответственно, я изо всех сил старался быть на виду, маяча на палубе, питаясь и спя там, занимая место у весла и так далее. При этом, конечно, я отлично знал о терзавшем мужчин голоде, поскольку я тоже делил с ними их голод, и о той опасности, которую он мог создать.