Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - [123]

Как правило, от этой версии пренебрежительно отмахивались, отмахиваются и ныне, как бы давая понять, что серьёзно сей предмет недостойно обсуждать в цивилизованном обществе. Рябов следует этой традиции. В своём очерке он вскользь упоминает: «Рядом (с цитатой Гейне. – А.Г.) некое каббалистическое обозначение». И далее с присущей ему безапелляционностью добавляет: «Расшифровке не поддалось». Такое утверждение, конечно, не только ничего не проясняет, а наоборот, скорее вызывает обратную реакцию.

Впервые версия о ритуальном убийстве появилась в печати в 1920 году в книге английского журналиста Роберта Вильтона, который принимал участие в работе Соколова и даже сам параллельно собирал материалы следствия. (Существует досье Р. Вильтона «Царское дело», хранящееся в США.) Уже в 1923 году его книга была переведена на русский язык. Теперь она вышла в России. Как пишет Вильтон, после публикации каббалистических знаков он получил несколько писем от лиц, сведущих в криптографии, которые признавали, что знаки, им приведённые, весьма схожи с теми, которыми пользовались иллюминаты.

Позднее этой темой занимался учёный Энель (м. б. псевдоним)[48], который в своей книге «Жертва», изданной в Югославии в 1928 году, приводит символический смысл расшифрованных им знаков. В настоящее время наиболее известным публикатором версии ритуального убийства является профессор Пагану цци (США). Опирается он в основном на приведённых выше авторов, но главными, наверное, факторами его убеждённости является, во-первых, то, что никто никогда из специалистов по каббалистике авторитетно не опроверг расшифровку Энеля, и, во-вторых, уверенность (которую многие разделяют) в том, что революция есть результат давнего интернационального заговора тёмных сил Запада.

И надо иметь в виду, что эта точка зрения присуща не только больному воображению прежних злопыхателей. Её разделяют многие и ныне, как у нас в Отечестве, так и за рубежом, особенно в среде русской эмиграции первой волны.

IV. Личность Гелия Трофимовича Рябова

Гелий Рябов появляется на всемирной арене как автор сенсационного по своему значению открытия, которое он публично широко рекламирует, проявляя при этом невероятную активность.

Целый год Рябов является обладателем черепа «Николая II», который хранит у себя дома. Потом неожиданно и по непонятным причинам Рябов уходит в тень, уступив как бы пальму первенства своему бывшему компаньону (нужно помнить, что на первых порах рядом с Рябовым фигурировала ещё одна малоизвестная личность, но успевшая проявить достаточную активность в среде русской эмиграции, – некий иеромонах Дионисий), а затем, когда вопрос о судьбе обнаруженных останков вышел на уровень государственной ответственности, совершенно исчез с горизонта. Известны объяснения, что группа Рябова-Авдонина вошла во внутренние противоречия и утратила согласие или пришла к полной конфронтации, но всё же это никак не объясняет того «равнодушия», с которым Рябов стал относиться к судьбе своей «собственной находки», к которой, по его же публикациям, он «мучительно шёл много лет», преодолевая немалые сложности, причём в те времена, когда не было никакой уверенности в том, что его открытие будет оценено по достоинству.

Рябов обнаруживает Царские останки, как известно, вскоре после того, как королева Великобритании заявила М.С. Горбачёву во время его визита в Англию, что её поездка в Россию будет возможна только тогда, когда судьба Государя и Его Семьи станет достоянием гласности. Утверждали, что якобы Горбачёв дал заверение королеве Елизавете II это её условие выполнить.

Поэтому вполне закономерно, что те, для кого версия подлинности найденных останков не представляется убедительной, связывают их обнаружение с вышеприведённым фактом, а в личности самого Рябова видят представителя тайной службы, выполняющего порученное ему задание. Сам Рябов поводов к тому даёт немало. Концепция его во многом перекликается с теми утверждениями, которых придерживалась коммунистическая идеология. Рябов, конечно, меняет фразеологию, отступает от грубых политических выпадов, осуждает жестокость самого злодеяния, убийство невинных детей. В этом отношении он для общественного мнения выгодно отличается от некоторых публикаторов уже перестроечного периода, таких как М. Касвинов или Г. Иоффе. Позиция Рябова в основе своей сводится к следующему: убийство носило скорее уголовно-политический характер; заговор международных тёмных сил, отрезанные головы, ритуальность жертвоприношения, расчленение и сжигание трупов – всё это беспредметные выдумки белогвардейцев и их последователей. Убийство Царской Семьи осуществлено русскими людьми, в основном жителями Урала.

Во всех своих выступлениях и публикациях Рябов стоит на этих принципах. Но обращают на себя внимание не столько личные пристрастия самого Рябова, сколько его нечистоплотность в отстаивании этих принципов. Несколько примеров: Рябов пишет: «По данным белогвардейской контрразведки, он “Яков Мовшев Юровский, 40 лет, еврей…”»

«Некое “специализированное”, – замечает Рябов, – написание имени-отчества Юровского и других евреев в анна-л ах контрразведки вызвано обострённой убеждённостью этого учреждения в том, что революцию задумали и произвели евреи». Далее Рябов обращается к книге «белогвардейского» следователя Н. Соколова, в которой находит весомое опровержение национальным измышлениям белогвардейской контрразведки. «Яков Михайлович Юровский, несомненно, человек с характером», – признаёт Соколов, и, дописывая страницы, посвящённые Юровскому, Рябов продолжает цитировать: «Его национальности я не знаю». «Что ж, – комментирует Рябов, – это можно оценить, особенно в наши бурные дни».