Комсомольский комитет - [26]

Однажды летом Соня возвращалась из Дзержинска, она ездила на областные соревнования по гребле.

Осталась позади станция, небольшой вокзальный павильон, и маленький поезд, по местному прозванию «утюжок», уже скрылся за лесом.

Озерная потому и называется так, что от станции до поселка цепочкой тянутся небольшие озера. Вдали за ними по лугу вьется река. В этот день ярко светило солнце, и озера, и небо, и река — все было голубым. Позади остались упорная работа над собой, тренировки до боли в мускулах, до сладкой, хотя от нее и кружилась голова и щемило сердце, усталости. Все эти озера и река были по многу раз объезжены на дубленках, на рыболовецкой лодке, которую Соня брала у соседей, а потом на самоделке-байдарке.

В Дзержинске Соне присвоили первый спортивный разряд. И казалось ей, что она уже поднялась на какую-то ступеньку в жизни, а ступеней этих еще очень-очень много впереди.

Соня сняла кофточку-разлетайку и положила ее в небольшой, но довольно тяжелый, как у всех девушек, чемодан. Осталась в одном сарафане — солнце жгло ее засмуглевшие, привыкшие к дождю, и к солнцу, и к ветру острые плечи. Сорвав у обочины дороги розовые душистые колоски повилики, Соня шла помахивая ими. Путь в поселок лежал мимо озер, на берегах которых, как всегда в жаркие дни, было много купающихся. Большей частью это была детвора и не занятые в смене рабочие.

— Соня! — раздалось сзади.

Соня оглянулась и увидела Ивана. Иван только что выкупался, волосы у него были еще мокрые, майка местами прилипла к телу. Иван затягивал ремень.

— Домой? — смущаясь, спросил он Соню.

— Ну, конечно, домой, — весело ответила Соня.

Теперь Иван не только грубить Соне не мог, он чувствовал, что ему даже разговаривать с ней трудно. Он говорил с нею много и бурно мысленно, но стоило ему увидеть девушку, он терялся, чувствуя, как у него холодеют даже уши.

— Пойдем посидим? — вдруг сказал Иван, густо покраснев, и кивнул на густую луговую траву, подступавшую к берегу озера. Соня согласилась. Ей хотелось еще и еще рассказывать о своих впечатлениях.

В тот день Иван все-таки сказал Соне, что любит ее, и взгляд Ивана из-под загнутых, словно завитых ресниц, прежде поражавший Соню своим бездумным равнодушием, был пылкий, огненный.

Соня зажмурилась. Ей впервые объяснились в любви. Ваня славный, она любит его как товарища, как брата… как, наверно, мать любит своего сына. Но любить так, как можно любить парня… Нет, так Соня еще не любила никогда. Правда, втайне от всех, где-то глубоко в сердце, у Сони был образ ее героя. Он должен быть красивый, высокий… Нет, это не обязательно. Ой должен быть добрый и умный и обязательно мужественный. А Иван? Правда, Иван в этом году даже в вечернюю школу поступил. Но ведь он еще мальчик. И Соня сказала, как могла, ласково:

— Но я тебя не люблю, Ваня. Но я к тебе очень, очень хорошо отношусь.

И снова они вместе работали в комсомольском бюро.

Соня женским чутьем угадывала, что чувство Ивана не прошло. Один раз Иван чуть не побил групорга из первого цеха Алу Варежку, которая, придя в механический цех, разругала стенную газету. Газета выходила приблизительно раз в месяц, иногда приуроченная к «красным числам» календаря, и делала ее вся молодежь цеха по очереди, постоянная редколлегия отвечала только за выпуск. Але не понравился отдел «За ушко да на солнышко» и то, что газету делает так много людей.

Однажды вечером Иван ожидал Соню возле заводоуправления. Он знал, что Соня на заседании комитета. Он видел, как члены комитета вышли из заводоуправления сегодня необычайно молчаливые. Но Сони среди них не было.

Потом он услышал, как задержавшийся у себя в кабинете начальник планового отдела, выходя, что-то сказал, кому-то и торопливо поднялся наверх.

Соня стояла возле окна и быстро-быстро водила пальчиком по стеклу.

— Соня! Что ты здесь делаешь, Соня? — воскликнул Иван. И ревниво спросил: — Или ждешь кого?

— Некого мне ждать, — медленно, Ивану показалось устало, ответила Соня.

— Не ждешь? Это хорошо! Соня, а чего ты приуныла? Эх ты, комсомольский секретарь!

— Я уж теперь… Вовсе не буду работать в комсомоле… — тихо сказала Соня.

— Не ври, Софья! Ты иногда любишь чего-нибудь такое… необыкновенное представить себе!

— А я и не вру. Я никогда не вру, Иван!

Весь день на улице снежило. Ветер сдувал с крыш кудрявые струйки снега. Неторопливо, размашисто покачивались вершины старых елей и сосен, которые росли на улицах поселка, — недавно на месте этих улиц был лес. Иногда ветер, пролетая, поднимал с земли широкую снежную простыню, она оседала где-то за углом одетого в белую шапку дома.

Зима шумела, шумел ветер в ветвях деревьев, казалось, шумели гряды снега, одна за другой перебегая через улицу, и шум этот долетал даже в заводоуправление сквозь открытые форточки. Белый мир за окнами был хорош и приволен.

Торопливо и недоверчиво, словно не веря самой себе, Соня рассказывала, как комитет вынес постановление освободить ее от руководства за то, что она не обеспечила явки на городской актив, за то, что на днях самовольно ушла с работы.

— Понимаешь, Ваня, ну что я могла сделать! Загвоздин из первой смены заболел, я отпросилась у бухгалтера и пошла к нему. А он поднялся тем временем и отправился в больницу! В комнате никого не было… Все ребята в смене… Куренков мне говорит: «Чем ты докажешь, что была там?»