Комсомольский комитет - [25]

— Перестаньте, пьяные уж… Эх, вы!

В глубине комнаты плакала дочь, жена неторопливо и устало качала кроватку. Маринка прибирала на столе посуду.

Павлу вдруг очень захотелось посмотреть на младшую, родную дочь, почувствовать ее, поцеловать, но вместо этого Павел спросил чужим, охрипшим голосом, почему-то боясь назвать ребенка по имени:

— Плачет… она?

Галина промолчала. Только тут Павел начал припоминать, что еще было накануне. Кажется, в чайной его разыскала Галина. Но как он попал домой? Этого Павел вспомнить не смог. Дома захотелось ему побить посуду. Но тарелка стоит семь рублей, а чашка — три, стало жалко. Тогда Павел уцепился за портьеры и сорвал их, собрал вещи и сказал, что уходит. Он и ушел бы, если бы Галина стала его задерживать, но она сказала:

— Уходи!

Кажется… он остался.

Павел посмотрел на свои брюки — мятые, грязные. «Моментально надо погладить», — пронеслось в голове.

— Галя, погладь брюки, — попросил он.

— Сам погладь! — не оборачиваясь, сказала Галина.

Павел тупо посмотрел на широкую усталую спину жены, согнутую над кроваткой дочери, и, придерживаясь за стену, стал подниматься.

— Где утюг-то у тебя? На плите? Галина, а из ребят никто не видел вчера, что я напился? Вот неудобно, а ведь сегодня комитет. Галя, ты хоть бы за чекушкой сходила, голова болит, сил нет…

— Эх ты, чекушник, — с презрением сказала Галина. — Как же ты хочешь, чтобы тебя люди уважали. И как тебе не стыдно!

— Отвяжись! Может быть, у меня было плохое настроение? И ты не вмешивайся в мои дела.

— Твои дела, — упавшим голосом сказала Галина. — Ты говоришь так, как будто, кроме тебя, никого и на белом свете нету. И когда тебя вразумят? Не знаю.

Попросив Маринку покачать ребенка, Галина стала готовить завтрак. Павлу она прежде всего налила крепкого чая. А тому даже понравилось, что жена ругается.

* * *

Ваня Овсянников почти не отходил от Сони Цылевой. Соня так привыкла к этому, что временами не обращала на него никакого внимания, а временами делилась с ним, как с самым близким другом.

Иногда Соня с удивлением вспоминала, каким был Иван два года назад. Он приехал из Воронежа, прямо из ремесленного училища, щуплый и маленький шестнадцатилетний токарь Ванька Овсянников. Поселился он в общежитии и, неплохо зарабатывая, половину денег тратил на водку. Напившись, горланил песни, матерщинил, изображая взрослого, плясал на улице и задирал девчат.

Соня тогда уже работала секретарем. Комсомольское собрание вынесло Овсянникову выговор — он будто и не слыхал его.

Однажды Соня подошла к Ивану с намерением «поговорить». Парень сначала слушал ее, слегка вздернув девичьи тонкие черные брови, потом с искренним недоумением протянул:

— Во-о! Это чего — морали? — и повернулся спиной.

Ремесленная форма, в которой приехал Овсянников, износилась; попусту транжиря деньги, новую одежду он купить не мог и ходил оборванный.

Однажды, когда Иван у окошка кассы получал зарплату, Соня подошла к нему.

— Ваня, — попросила она, — ты не одолжишь мне деньги? Мне очень нужно.

Иван задумался. Эта Сонька была безобидная девчонка. Хотя иногда она лезла не в свои дела, но по крайней мере не зазнавалась, как другие. У Сони, Иван слышал, заболела мать.

— Когда отдашь?

— Очень скоро, — с готовностью сказала Соня.

Иван отсчитал ей половину получки.

Соня положила деньги в сберкассу на свое имя. Скоро Ивану пить стало не на что.

— Деньги ты мне когда отдашь? — напомнил он.

— А потом! — весело сказала Соня.

— Ты ожиданиями меня не корми, я свои спрашиваю! — грубовато сказал ей Овсянников.

Соня вывернула перед Иваном пустые карманы своего синего халатика.

— Займи у ребят, — настойчиво посоветовала она.

Иван плюнул. Товарищи много дать ему не смогли.

Когда Иван снова стоял возле кассы, получая следующий заработок, неожиданно рядом с ним оказалась Соня. Она сказала Ивану, где его деньги.

— Вот ты мне еще будто одолжишь половину зарплаты, и давай купим тебе хорошее пальто, — девушка умоляюще смотрела на Ивана.

Овсянников смерил девушку недоуменным взглядом. Но приобрести пальто было заманчиво. Купили.

Возвращаясь из магазина, Овсянников то и дело заглядывал в оконные стекла поселковых домов. Видел себя незнакомым, в модном пальто с прямыми плечами. От этого становилось приятно и весело.

— Вот возьму и пропью, — сказал Овсянников, взглянув на Соню.

— Дело хозяйское, — сухо ответила Соня и отвернулась: так ей стало обидно.

Пальто Иван не пропил. Потом Иван и Соня вместе покупали кепку, костюм и чудесные желтые штиблеты с калошами. Пить стало не на что. Иван с удивлением обнаружил, что его меньше тянуло к водке. А тут Соня как-то по-своему настойчиво, хотя и не навязчиво стала подсовывать ему маленькие комсомольские поручения. Иван сам не заметил, как увлекся комсомольской работой. На последнем отчетно-выборном собрании его даже выбрали членом цехового бюро.

Но этим летом произошло самое главное. Иван понял, что Соня, эта розовощекая, синеглазая девушка с легкой прической льняных волос, порой девчонка, а порою не по годам взрослая и прекрасный товарищ, стала ему дороже всех на свете. Ивану хотелось без конца смотреть в Сонины веселые, синие и большие, точно спелые сливы, глаза и делать все, что она скажет, потому что все, что она скажет, может быть только хорошо.