Компромат - [5]

Откуда-то доносились обрывки бравурного марша и мегафонный лай. Разобрать слова казалось делом непосильным: то ли мегафон был сломан, то ли коварное эхо, отражая пламенную речь оратора от глухих стен домов, превращало ее в сплошную мешанину звуков и восклицаний.

— Купите значок! — вдруг услыхала Клавдия, и тут же кто-то цепко ухватил ее за рукав плаща, да так, что и не вырваться. — Купите значок, девушка, не пожалеете!

Дежкина удивленно обернулась и увидала перед собой, прямо на уровне глаз, фиолетовую шляпу с лихо загнутыми полями и торчащим из-под линялой ленты диковинным пером, смахивающим на петушиное. Для того чтобы разглядеть обладателя сего редкостного головного убора, Клавдии пришлось пригнуть голову и заглянуть под шляпу.

Там, в рассеянной тени, обнаружилось бодренькое старческое личико, остроносенькое и тонкогубое, с пронзительным взглядом маленьких, быстрых глаз.

— Значок! — объявило личико. — Настоящая редкость. Такой вы уже нигде не купите ни за какие деньги, а я уступлю по дешевке. Портрет юного Ильича.

— Неактуально! — подоспел на помощь Веня. — Вот если бы портрет Бориса Николаевича! А Ильичи уже никого не интересуют.

— Эх, молодой человек, — с укором произнесло личико, изобразив вселенскую скорбь, — не любите вы историю своей страны и еще гордитесь этим. Нехорошо… Вот как задурили голову нашей молодежи проклятые дерьмократы!

Личико глядело на Клавдию, будто искало поддержку.

— Извините, мы спешим, — сказала Клавдия, увлекая Веню в гущу толпы. — Некогда нам.

— А как же Ильич? — возмущенно прокричала вслед старушка, как видно, не ожидая от собеседницы, что она ее так быстро покинет. — Задаром ведь продаю Ильича.

Площадь, на которой проводилась манифестация, была до краев забита людьми. Огромное пространство было раскрашено красной материей. Над головами вздымались в небо кумачовые знамена и транспаранты с начертанными на них лозунгами, они волновались на ветру над головами.

Клавдия завороженно читала аршинными буквами писанные слова и казалась помолодевшей. Скинула лет десять, а может, и пятнадцать, и очутилась в году эдак восемьдесят первом. Знакомые лозунги, знакомые песни, но вот лица вокруг…

— Слышь, мать, закурить не найдется?

— А? — Клавдия даже вздрогнула от неожиданности. — Нет, — поспешно ответила она, поглядев на здоровенного верзилу в потертой курточке из плащевой ткани. — Я не курю.

Верзила окинул ее цепким взглядом и стал протискиваться вперед. Дежкина увидела его ссутулившуюся спину.

— Боже мой, — вполголоса произнесла она, — а ведь я жила в этом мире большую часть жизни…

— Не обольщайтесь, — буркнул Подколзин, — вы и теперь в нем живете. Просто название другое, а суть прежняя. Ну что, — сменил он интонацию, — не пора ли заняться делом, как вы считаете?

Не дожидаясь ответа, он принялся расчехлять видеокамеру.

— Вопрос власти — коренной вопрос любой революции, — неслось между тем из громкоговорителей. На площади эхо было уже не столь сильным, и кое-что из речей выступавших можно было разобрать. — Наши идейные противники отрицают силу и мощь марксизьма-ленинизьма, но каждый их поступок подтверждает, что с ленинским великим наследием они знакомы не понаслышке. Вопрос власти вновь стоит на повестке дня, и мы никому не позволим положить его… на лопатки. Гы-ы, — обрадовался собственному остроумию выступающий, — шутка!

В толпе одобрительно зааплодировали.

— От нашей партии и от себя лично я заявляю и гарантирую, что уже на второй месяц нашего правления хлеб в булочных будет по тринадцать копеек, а пенсию будут выдавать регулярно. Ура!

— Урра-а!.. — подхватила толпа.

— Нас пришел благословить отец Федор! — крикнула в микрофон возникшая на трибуне женщина с высокой белокурой прической и красной ленточкой на рукаве. — Поприветствуем батюшку!

— Дети мои, — красивым низким голосом нараспев произнес благообразный старец в рясе, — возблагодарим Господа за дары его, аминь.

— Аминь! — откликнулась толпа.

Клавдия зачарованно озиралась по сторонам.

— Да что это с вами, ей-богу! — в конце концов не вытерпел Подколзин. — Такое впечатление, будто вы только что на свет родились. Ну и ну!

Дежкина ничего не ответила. Она рассматривала участников митинга.

«Мэри, никому теперь не верит Мэ-э-эри!» — твердил радиоприемничек, зажатый под мышкой у толстухи девчонки. Толстуха жевала огромный гамбургер, слизывая с пальцев кетчуп, и пританцовывала на месте.

— Тетенька-товарищ, извините, что обращаюсь, — проскулил выросший перед нею подросток с жадным, просящим взглядом, — извините, что обращаюсь… У меня мама в аварии, папа в больнице, а я с бабушкой на вокзале. Сами мы не местные…

— Отвали, — не дослушав, сквозь зубы процедила девица, и паренек тут же исчез, будто и не было его.

— А я вам говорю: коммунистическая идея жива! — убежденно доказывал соседу тучный седовласый господин в богатом пальто и со шляпой в руках. — Я вам говорю: она жива и побеждает…

Сосед и не думал с ним спорить. Он без стеснения рассматривал стоявшую в трех шагах от него дамочку с ярко-алыми губами.

Дамочке было приятно мужское внимание, но она всеми силами изображала недоступность и делала вид, что целиком поглощена происходящим на трибуне.