Компромат - [3]

— Ты уверен?

— Не уверен. Могут и не шлепнуть. Но могут и…

— Ты пессимист, — сказала она. — И что? Что теперь делать?

— Пешочком, пешочком, по лесам и кочкам. До России. Ты как пришла?

— Так и пришла…

— Значит, не привыкать.

Солнце брызнуло на дорогу. Позолотило пыль.

Он свернул на обочину, углубился в лес.

Еще час-другой можно идти, а потом надо укрыться.

Спутница стала отставать — устала.

— Ну, спать? — сказал он.

Она улыбнулась.

Они зарылись в промерзший стог и провалились в мутный сон.

Так они потом и шли — ночами. Где-то рядом слышали голоса, шум машин, русскую ругань, но их никто не слышал.

Она отдалась ему на третью ночь. Было до дрожи холодно, они обнялись, чтобы согреться…

— Я тэбэ кохаю, — горячечно шептала она.

Он понимал, что она говорит — люблю. Кажется, он тоже начинал ее любить. Но одергивал себя — в таких ситуациях (опасность, взаимовыручка) чувства обостряются. Обыкновенная симпатия может показаться вечной любовью.

И еще они спорили о политике. Она говорила все правильно, но уж очень наивно.

— А ты знаешь, что раньше здесь жили терские казаки? — спросил он как-то. — Это была их земля. В двадцатых годах начали создавать автономии. Это, кстати, впервые в мире — страну поделили по национальному принципу. И как интересно поделили. Вот живет в этом месте какое-то количество, скажем, башкир, отрезали им земли побольше, но с таким расчетом, чтобы русских в этой автономии было большинство. Русских — большинство, а республика — башкирская.

Это был его конек. Он еще при коммунистах все носился с этой российской обидой.

— А титульной нации там могло быть процентов тридцать, не больше. Это Ленин когда-то сказал, что самый страшный враг интернационализма — русский шовинизм. Вот Россию и пригнули. Даже так прямо и заявляли — русских надо ущемить, чтобы остальные чувствовали себя равными. Вот теперь мы и расхлебываем.

— Это все большевики, — соглашалась она.

— Да, хотели взорвать старую Россию, а мины, которые они заложили, будут взрываться еще долго.

— А зачем они кромсали Россию?

— Идея была такая — мировая революция. Но — не получилось. Вот и решили, что Россия будет полигоном для будущих Соединенных штатов мира. Но, кстати, Украины ведь тоже не было раньше.

Она обижалась.

Она считала, что Украина и есть истинная Россия.

— Так много каши в твоей голове, — смеялся он. — Эх, я бы сейчас хоть манной, хоть перловки поел!

За границу воюющей республики они вышли на пятый день.

На маленькой станции купили одежду у каких-то стариков, стали дожидаться поезда.

— Ты куда потом? — спросила она.

Бумажка с дурацким словом уже перекочевала из капсулы в его карман. Он, конечно, мог просто выбросить ее. Он помнил все наизусть. Но если подкатит серьезный момент, он успеет кому-нибудь ее передать.

— Я — в Москву, — ответил он.

— Можно с тобой?

— Можно, — улыбнулся он. — Теперь тебе все можно.

— Я тэбэ кохаю…

Поезд пришел ночью. Вагоны были пустые, даже проводники не встретили их. Больше на этой станции никто не вошел в поезд.

Они заняли купе посреди вагона.

Поели. Выпили.

— Ты хорошая, — сказал он. И погладил ее по голове.

Она улыбнулась.

— Я пойду покурю.

— Я буду тебя ждать.

Но не дождалась. Через десять минут заглянула в тамбур.

— Ты еще здесь?

Он выстрелил ей в глаз. Она умерла сразу. Тело ее мелькнуло в коротком полете от вагона до зарослей на обочине.

Он закрыл дверь. Слишком холодно.

То, что она была приставлена к нему своими, он не сомневался…

…Утром поезд остановили. Дорогу перегородила танковая колонна.

Она шла на войну, а поэтому лица мальчишек-солдат были еще веселы, и даже залихватски веселы. Не у всех, правда. Кому-то было страшно. Но и эти пытались улыбаться.

Из окон вагонов на солдатиков смотрели люди, а они смотрели на пассажиров. Может быть, кое-кто из солдат в последний раз видел мирных людей.

Экран зарябил, и Подколзин выключил монитор.

— Это из последней поездки, — сказал он. — Впечатляет?

— Впечатляет, — согласилась Клавдия. — Страшно впечатляет.

— Простите, не удержался. Знаете, привезешь материал и так хочется его кому-нибудь показать.

— Ну что вы, мне было очень интересно. Хотя немного не на ту тему.

— Да-да, сейчас я вам поставлю вашу тему. А что, прокуратуре больше заняться нечем? — Подколзин стал искать нужную кассету.

— Конечно, есть и другие дела, — не очень уверенно ответила Клавдия, — но это тоже важно.

Последняя фраза была особенно вялой.

— Ерунда какая-то, — улыбнулся Подколзин. — Ну кто всерьез этих голых баб… извините, голых женщин воспринимает? Вы знаете, например, что у нас количество сексуальных преступлений снизилось?

— Знаю, — кивнула Клавдия. — Как-никак я следователь горпрокуратуры.

— Интересная работа, — то ли похвалил, то ли пошутил Подколзин.

— Скучная работа, — отмахнулась Клавдия. — Вот у вас…

— А хотите посмотреть в деле?

Эта уже не совсем молодая женщина-следователь чем-то ужасно нравилась Подколзину. Ему хотелось ее очаровать. А он знал, что лучше всего выглядит, когда на плече у него телекамера и он в самой гуще событий.

— Хочу, — сразу согласилась Клавдия.

— Давайте завтра и встретимся. Я собираюсь коммунистическую тусовку снимать. На Октябрьской площади. Придете?