Колонна и горизонты - [107]

Мне становилось ясно: чтобы рельефнее представить образ Войо, нужно было использовать метод противопоставления.

Я вспомнил рассветы на Богишеваце и Майдане около Плевли, когда на нас с неба и земли обрушился уничтожающий огонь, а вокруг простиралась предательская равнина, обрекавшая нас на гибель. Я сравнивал Войо с Джуро Радоманом, учителем из Люботиня, который вместе со своими учениками пришел к нам, и с Джуро Петровичем, и с Джоком — одним из тринадцати жителей из поселка Радомир. Помню, как они остановились на дневной отдых в казарме, но вражеская артиллерия не дала им отдохнуть.

Нескольким бойцам удалось под прикрытием утренней дымки скрыться за стогами соломы. По равнине следом за ними под вражескими пулями бежали Войо Масловарич, Владо Щекич и Душан Вуйошевич, у которого на плече лежал ствол станкового пулемета. Возле какого-то тока все трое как по команде попадали на землю, надеясь укрыться за копнами соломы, но это было ненадежное укрытие. Пулеметные очереди все чаще поднимали вокруг них пыль и шевелили солому, а затем на току начали рваться мины и снаряды малокалиберной пушки. Одна мина попала в копну — и солома задымилась. «Они горят!» — с ужасом закричал Драшко Митрович. Видно было, как Владо поднялся с земли и побежал к деревне. Пули неотступно, сопровождали бежавшего, взметая у его ног столбики пыли. Все же Владо благополучно скрылся и отвлек внимание стрелявших от Войо и Душана, которых итальянцы, наверное, уже считали мертвыми.

За стогами, дрожа от холода, замерли в ожидании несколько человек: Мирко Арсениевич, студент, Секуле Вукичевич, учитель из Полицы, Драшко Митрович, гимназист, Милоня Стийович, судья, Милош и Михайло Коматина и незнакомый парень из Полицы. Пулеметные очереди продолжали прочесывать копны соломы. Через некоторое время Михайло Коматина спокойно сообщил, что его ранило. Три пули пробили ему голень. Кровь лилась ручьем, но кости были целы. Едва успели его перевязать, использовав несколько индивидуальных пакетов, как за соседним стогом осколком вражеской мины ранило Мирко Арсениевича.

Вдали донеслось урчание моторов, и все ужаснулись при мысли, что противник может обойти нас танками и свободно уничтожить. Пулеметные очереди снова начали «проверять» Войо и Душана, но те не подавали никаких признаков жизни. Драшко предложил поджечь солому и под прикрытием дыма отойти к селу, но никто не был уверен, удастся ли этот план. Испуганный создавшимся положением, незнакомый парень встал и сказал, что ему нужно в деревню за Владо. Его успокаивали, объясняли, что это означает верную гибель, но он, словно ничего не понимая, махнул через забор и помчался по открытой местности. И сразу же заговорил станковый пулемет, прощупывая пулями почву под его босыми ногами, пока не продырявил его в нескольких местах. Словно споткнувшись о какое-то невидимое препятствие, парень упал на землю и замер без движения. Вечером мы вместе с Войо и Душаном, поддерживая раненых, пошли в деревню, но о парне в той спешке никто не вспомнил.

Вспоминая все это, я подумал о том, что Войо участвовал в нашей борьбе с самого ее начала. В пламени этой борьбы каждый человек вел себя по-своему. Одни быстро уставали и начинали ворчать, словно их кто-то насильно заставил воевать. Другие, и среди них Войо, оставались верными себе до конца.

Чем больше я вспоминал его, улыбавшегося, раскрасневшегося в атаках, измученного бессонными ночами и голодными днями, тем меньше у меня оставалось уверенности, что я смогу о нем написать. Все, что с такими муками появлялось на бумаге, было лишь частицей Войо, чисто биографическими данными или общей фразой о нашем мужестве, и ничем больше. Когда я показал написанное Оскару, он мастерски подработал мои сухие фразы, они зазвучали по-новому. С удивлением я наблюдал, что делает Оскар с моими корявыми, как сухая ветка, фразами, как он смягчает их, придавая им ритмическое звучание и композиционную стройность. После вмешательства Оскара статья выглядела значительно лучше, но от образа Войо Масловарича не осталось и следа.

Вскоре основные материалы были перенесены на матрицы, и вот наконец появился полный номер журнала «Первая дивизия». Журнал получился скромный, как и тот сборник в Мирковичах, а я был страшно огорчен тем, что статья о Войо не удалась.

Вокруг нас сновали четнические группы. Их необычное миролюбие показалось нам подозрительным. И вдруг мы получили сообщение, что при входе в долину, недалеко от штаба, убили нашего посыльного. Это было дело рук четников. Они устроили засаду и выстрелами в спину сбили нашего посыльного с лошади, забрали у него сумку с почтой и автомат, а сами исчезли. Когда мы прибыли туда, посыльный, истекая кровью, умирал на снегу.

В один из этих дней во время бомбежки чуть не пострадал штаб дивизии, располагавшийся в двухэтажном здании. Спасла его чистая случайность. Это произошло вечером, когда налета вражеской авиации ждали меньше всего. Наблюдатель, находившийся на вершине горы, доложил о появлении самолета. Работники штаба немедленно прервали совещание и направились к выходу, спеша укрыться в лесу. Но было поздно — самолет устремился прямо на здание штаба. Все надеялись, что самолет, прежде чем сбросит бомбы, сделает один-два круга над селом, и поэтому решили переждать, пока он пролетит, и только потом пойти в лес и укрыться где-нибудь у ручья. Но самолет, не облетев села, сбросил одну-единственную пятисоткилограммовую бомбу и улетел. Бомба врезалась в землю под самыми окнами комнаты, в которой только что проходило совещание штаба, но, к счастью, не взорвалась. Стабилизатор ее несколько дней торчал из травы, и некоторые опасались, что бомба замедленного действия и в любой момент может взорваться.