Колонна и горизонты - [106]

Среди нас находилась группа артистов из театра Народного освобождения. Во время вражеского наступления артисты вместе с нами покинули Яйце и ушли в горы. Африч, Никола Герцигоня, Прегель, Мира Санина, Жорж Скригин, художник Янда и другие вечерами устраивали в помещении склада концерты для работников штаба и бойцов из подразделений обслуживания. Выступления группы артистов создавали обстановку исключительного торжества. На небольшом помосте с кулисами, сделанными из простыней, под чистым небом на сухом морозе была поставлена пьеса Кочича «Барсук перед судом». Игра артиста из группы Африча Давида Штрбаца, исполнявшего главную роль, была, на мой взгляд, творческим совершенством. Мне казалось, что ничто другое не могло так красочно изобразить творческий характер и полноту нашей борьбы, как увиденный нами спектакль.

Здесь, в складских помещениях, когда-то принадлежавших Мирковичу, я услышал в исполнении Африча отрывки из новой поэмы Радована Зоговича, размноженной в «лесной» типографии под Ключом. Эта поэма возникла как ответ на клеветнические памфлеты о товарище Тито, которые распространяла реакционная западная печать. Это произведение Зоговича отличалось от его «Али Бинака» тем, что полностью отвечало планам нашей борьбы. Крсто, работники штаба дивизии и другие присутствовавшие товарищи оценили поэму как значительное событие в югославском литературном творчестве.

Бойцы 1-й пролетарской бригады (а именно ей и ее героям посвящалась эта поэма) узнавали в стихах себя. Более того, они вместе с автором снова переживали отдельные моменты боевого пути своей бригады: встречу с 1-й молодежной крайнской рабочей бригадой в Саницкой долине, форсирование Рамы и Неретвы, атаку наших батальонов, когда бойцы перебирались через колючую проволоку, набросив на нее итальянские и четнические шинели и куски брезента, захват вражеских позиций на Канаке, вершине Голо-Брдо и Ифсаре, переправу через Дрину, сожженные дома Ключа, на стенах которых висели изуродованные и продырявленные вражескими пулями наши лозунги. В талантливой интерпретации Африча поэма Зоговича, пронизанная исключительной любовью к нашему сердечному народу, захватывала дух. На глаза невольно набегали слезы. Поэма, написанная об одном человеке, в сущности, показывала борьбу всего нашего народа.

Работники штаба уже носили знаки различия; казалось, что вся роща, где находился наш штаб, пестрела золотыми и серебряными галунами, звездами, треугольниками и ромбами. У меня же на рукавах не было ничего. Я испытывал то же чувство, что испытал однажды, в прошлом году, при переходе железнодорожного полотна, когда на моем плече не было винтовки. Какое-то время я казался себе потерянным, глубоко подавленным. Звания были для нас роскошным нововведением — таинственным и привлекательным в своей неясности. В подразделениях и в госпитале, когда я слышал о них, эта новость сначала не вызывала у меня никакой реакции, так как звания зависели от должностного положения. Но теперь я увидел капитанские и майорские знаки различия у своих товарищей, знакомых мне еще с Рудо. Встречаясь с ними, я переживал огромный стыд — мне казалось, что я совершил что-то позорное, запятнал себя перед товарищами и потому меня умышленно обошли, забыли обо мне в самый важный момент.

Но о своих переживаниях я не сказал даже Крсто, так как он мог подумать, что я, зная о его высоком положении в штабе, выпрашиваю у него как у своего друга определенные поблажки. Это было бы оскорбительным и для воинской части, и для нашей дружбы. В сущности, Крсто с самого начала умышленно перекрыл мой путь к получению офицерского звания. В прошлом году где-то у Стрмицы или в селах вблизи Босански-Петроваца кто-то на партсобрании предложил выдвинуть меня на должность секретаря организации СКМЮ в нашей роте. Пока я раздумывал, что следует сказать и смогу ли я справиться с обязанностями секретаря, Крсто поднялся со своего места и сделал заявление, которое меня очень обрадовало. Он сказал, что у нас с ним после войны намечается работа несколько иного характера и предложил избрать секретарем Салиха Османбеговича, что и было сделано.

По решению редакции журнала, в которую входили Владо, Васо, Крсто и Оскар, мне поручалось написать статью о Войо Масловариче. Прогуливаясь вдоль шоссе, я вспоминал свои встречи с Войо, сравнивал его с Филиппом Кляичем, Вуйо Зоговичем, Раде Бойовичем, Младеном Митричем и искал первую фразу, которая помогла бы мне кратчайшим путем подойти к созданию очень сложного образа этого простого человека.

Я перебирал в памяти известных мне героев: от тех, кто страстно любили жизнь и даже думать не хотели о смерти, но теперь числились в батальонных списках погибших, до тех выдающихся борцов, кого не сломили пытки в полицейских застенках, умелых конспираторов довоенного подполья. Правда, не все из них смогли сразу освоиться с условиями боевой обстановки. Некоторые, прибыв в роту, вздрагивали от каждого выстрела, что вызывало улыбку на лицах товарищей. Я думал и о том, что смелость проявляется по-разному. Одно дело показная храбрость, герои на час, революционеры на словах, которые после первых же трудностей восстания под различными предлогами вышли из борьбы. Но совсем другое — истинное мужество, герои на деле, люди, которые раньше считались сочувствующими, а в тяжелую годину показали свою решимость сражаться до конца. Только дни настоящих испытаний показали, насколько сильно свободолюбивые идеи овладели народом. Сторонников нашей борьбы оказалось больше, чем могла предвидеть партия. Дело их организации было исключительно сложным.