Колебания - [84]

Но и к слову любовь его никогда не угасала полностью — хотя бы потому, что и мудрость выражалась при помощи слов, напечатанных или произнесённых. Он всегда любил их больше, чем людей, а людей старался терпеть и выносил лишь по необходимости. Это чувствовалось всеми, кто общался с ним — безучастность, презрение; Роман помнил, как называли его одноклассники — Гном. Гном, сидевший за последней партой, смотрящий в окно, скрывавший лицо большим капюшоном. Угрюмый гном, который скучал на всех уроках, кроме русского языка, литературы и истории, и учился хуже всех. Лев Аслан, Гарри Поттер, Бильбо — лишь их он мог бы назвать своими друзьями, с самого детства равнодушный к глупым интригам и мелочным интересам своих ровесников. С ними он не разговаривал, но и любые насмешки пресекал в одно мгновение; в нём чувствовалась такая внутренняя сила, такая холодность и даже ненависть, что одноклассники трусили, испытывая безотчётный страх перед Гномом, будто он действительно был не человеком. Тёмные и причудливые миры, расцветавшие у него в голове, навсегда разделяли Романа и одноклассников; встречая взгляд его почти чёрных глаз, окружающие, казалось, что-то видели за ним — непрерывный мыслительный процесс, пропасть неизведанного, в которую этот взгляд стремился проникнуть; и они предпочитали поскорее оставить Романа.

Лишь в Университете он почувствовал себя на своём месте — погрузившись в науку и по-прежнему сторонясь людей, которые неизменно стесняли его, он уже не испытывал к ним столь сильной злобы и отвращения, поскольку был всё-таки окружён единомышленниками. Изучая философские теории, с каждым годом Роман всё сильнее и сильнее задумывался о том, что же, собственно, можно сказать о современности, если на секунду отвлечься от истории и от теорий тех, кто покинул этот мир? Те, кто жив, — что же это за люди, какие они? И Роман неустанно искал ответы, посещая всевозможные курсы и лекции, ночами напролет читая философские, социологические, искусствоведческие труды, записывая свои размышления в форме эссе и заметок.

Роман доходил иногда в своих мечтах о метамодерне до того, что мыслил практически как поэт; он начинал видеть параллели, зачастую неожиданные и удивительные, между различными явлениями жизни и теорией метамодерна. Так, услышав новость о создании первого крупнейшего квантового суперкомпьютера, Роман подумал, что и это явление — признак эпохи метамодерна. На такую мысль навели его следующие слова из репортажа: «Известно, что в обыкновенном компьютере минимальной единицей информации является бит, последовательность нулей и единиц. Квантовый же компьютер основывается на кубитах, способных находиться в состоянии суперпозиции: кубит — это одновременно и ноль, и единица».

«Так и мы, и мы находимся в состоянии суперпозиции…»

А между тем размышлять о новой культурной эпохе было задачей не самой простой. Роман — как и трое его коллег — понимал, что новое время в истории человечества — то есть, цифровой век — только началось — даже позже, чем они родились; ещё их детство проходило в период South Park’a и Simpson’ов, то есть, как они узнали много лет спустя, когда «постмодернизм торжествовал». Но детство закончилось, и, согласно статьям и исследованиям, постмодернизм закончился вместе с ним. В жизнь людей постепенно вошли компьютеры, новые технологии — и, наконец, как самое важное явление, действительно означавшее начало нового века, — появился интернет. Общество приняло перемены, и они незаметно, постепенно стали восприниматься, как что-то привычное и естественное. Интернет-дневники, скачивание музыки, соцсети, плееры, ИК-порты, bluetooth’ы, Аська, Скайп — одно сменяло другое, принималось с восторгом и забывалось почти что без сожаления. Вскоре невидимая сеть Wi-fi оплела весь мир, и вот уже — совершенно незаметно, как бы вдруг — стерлись всяческие границы между людьми, любая информация стала доступной в любой момент времени, и, находясь в Москве, можно было увидеть, что делают студенты Парижского университета, или как выныривают из воды дельфины в далёких морях. И дети конца XX — начала XXI века выросли, не представляя свою жизнь без смартфона, интернета, приложений. Они выросли в качественно иной реальности. И она неизбежно поставила перед ними качественно новые, глобальные вопросы. То и дело они ощущали вроде как смутное беспокойство, напряжённость, но не могли сформулировать, что было тому причиной. Никому из них не хватало ни знаний, ни опыта, ни сил, чтобы справляться с неиссякаемым потоком информации, с утра и до вечера льющимся отовсюду: из новостной ленты, из Твиттера, из телепередач, из общения друг с другом. Мозг не успевал обрабатывать её, и она вытеснялась новой, оставляя лишь смутные, обрывочные впечатления, которые копились, наслаивались друг на друга, и из которых формировался у этих вечных детей взгляд на мир — по-детски странный, местами поразительно серьёзный, местами до жути наивный, раскачивающийся, как маятник, между совершенными крайностями.

Желание говорить о современности, осмысливать её, пытаться описать, упорядочивая хаос сознания научными терминами, не могло не возникнуть у тех из них, кто был внимательнее, чувствительнее, серьёзнее. Возникало оно и у старшего поколения, но восприятие ими мира существенно отличалось. Рассуждать о современности объективно, как бы отстраненно, будучи при этом непосредственно задействованным во всём, что представляет собой эта современность, сложно, но именно этот взгляд — изнутри — действительно необходим. Кому, как не им, известно всё то, что происходит в современном мире, что тревожит поколение. Уверенный в этом, Роман трудился и для будущего, для тех исследователей, которые станут рассматривать XXI век точно в большую лупу, отдалённые во времени и чужие; Роман трудился и на благо настоящему, ради тех людей, которые, как и он, задавались вопросами, и не обращая внимания на все нелепые комментарии, то и дело встречающиеся ему в сети, наподобие диалогов и шуткок об авиакатастрофах и иных бедствиях: «Уж хоть над такими вещами-то подумали бы, прежде чем шутить, нельзя же так». — «У них там в метамодерне можно». И всё-таки, если люди, хотя бы на десять или двадцать лет старше Романа, почувствовали бы только раздражение и презрение при виде подобных комментариев, он же сам жил в контексте, его восприятие мира отличалось — и он невольно, неизбежно усмехался.