Колебания - [50]

У Жени, которая любила всё чистое, аккуратное и милое, сразу возникла симпатия к нему, не вполне ясная ей самой, — в его присутствии всё казалось более радостным — ей, которая и сама не имела привычки подолгу грустить. До конца понять, что именно она чувствует, Жене не удавалось: Максим не казался эгоистичным, надменным или глупым, — и потому она знала, что не влюблена. Но необъяснимая радость, которую он излучал, делала всё вокруг таким же светлым и милым, и Женя относилась к нему вроде как к забавному котёнку, чувствуя притом, что он и сам как будто не пытается быть кем-то другим, кроме котёнка.

После обеда Максим, глядя на лицо которого, всякий бы тогда сказал: «Счастливый человек», быстро поднялся к себе в кабинет, собираясь звонить девушке-автору текста, который так удивил его с утра и успел уже сыграть некоторую важную роль в его жизни. Максим действительно сиял от нетерпения и предвкушения; он представлял, как раздастся через минуту где-то в Москве телефонный звонок и девушка — ещё пока не знакомая ни ему, ни будущему читателю, — ничего не подозревая, снимет трубку, — и тогда она услышит то, чего столько времени ждала и уже, возможно, отчаялась ждать; Максим хорошо понимал её и был в восторге от мысли, что посредником, словно транслятором радости, будет именно он. Максиму даже хотелось начать разговор с того, чтобы поблагодарить эту, пока неизвестную ему, девушку, но он подумал и решил, что ещё успеет сделать это.

Глава 5

Стрелки часов медленно подбирались к цифре «12», чтобы, сливаясь, вдвоём замереть на ней на короткий миг. В Москве, окончательно разогнав тьму, белоснежный декабрьский день освещал обесцвеченные улицы, людные площади, пустые парки. Снег заботливо прятал в пушистые шапки голые замерзающие ветви деревьев, опутывал нитями огромные мягкие облака, расшивая небо и стирая линию горизонта, а устав лететь с неизмеримой высоты, оставался неподвижно на московских крышах, или, достигая земли, для детей превращался в сказочные громады гор.

Яна всё так же сидела в полупустом кафе, вглядываясь в бесконечно меняющиеся красочные картины за стеклянной стеной. Теперь она всмотрелась внимательнее в одну из них, особенно яркую и светящуюся, и попросила задержаться ненадолго, пока прочие картины торопили её, толпились вокруг и старались затмить. Яна всмотрелась в каждую точку, в каждую малейшую деталь, сосредоточившись и мысленным усилием воскрешая отдельные недостающие детали и заполняя мутные бесцветные пятна.

Вот появилась над ней вдруг словно выведенная тонким аккуратным почерком надпись — название — «Пятое Октября». Вот раскрасились ярко-рыжими, жёлтыми и коричневыми цветами мокрые деревья, над которыми протянулось бледно-серое небо; вот Яна пустила на проявившуюся между деревьями дорожку разноцветных спешащих пешеходов; вздохнула и почувствовала вдруг налетевший порыв холодного сырого ветра и — конечно, вот оно! — у женщины, идущей справа от Яны, как и всегда это было, как повторялось вновь и вновь в этой картине, вывернулся и вырвался из рук синий зонтик. Вот первые капли дождя коснулись щеки Яны — это она почувствовала и вспомнила лишь теперь, а в той картине увидела только, как она почти бежит по дорожке к метро — но не спасаясь от начинающегося дождя, которого она и не замечает, а потому… Потому — вновь привычно перехватило дыхание, вновь задрожали руки — потому, что до этого, несколько минут назад, в её квартире раздался телефонный звонок…

Яна зажмурилась и слегка качнула головой, давай картине, уже давно вытесняемой другими, наконец сдвинуться в сторону, уступив место той, которая, обиженная, что о ней вспомнили лишь теперь, моментально возникла в центре, заслонив своим сиянием все прочие, окружившие её. Действительно, Яна знала, что именно к ней в первую очередь и следовало приглядеться, — но та, дождливая, с красными деревьями, со случайно запомнившейся женщиной, потерявшей зонтик, — та картина каждый раз опережала в воображении и памяти Яны все прочие. Между тем она была лишь следствием, и если бы не обиженная картина, её никогда бы и не возникло.

На оскорбленной несправедливостью Яны картине всё было тихим, скрытым в сумраке, полным какой-то невыразимой печали, лишённой проблесков надежды. Яна увидела свою квартиру, в которой она по-прежнему жила с родителями, — маленькая, двухкомнатная квартирка в старом пятиэтажном доме на первом этаже. Яна увидела серую осеннюю тишину, шелестящие за окнами призраки деревьев, полузакрытые шторы, осенний холод, пробирающийся сквозь тонкие стёкла окон. Она увидела девочку, сидевшую неподвижно на старом, немного уже выцветшем, диване, её глаза, полные той же самой серой тишины, увидела тени у неё на лице. Яне захотелось шагнуть сквозь стеклянную стену кафе в полумрак комнаты, подбежать к девочке, обнять, рассказать чудесный секрет… Но в этот момент Яна, одновременно с девочкой, вздрогнула, испуганная, — громким звоном ворвался в тишину телефон, и звенел нервно, нетерпеливо, точно требуя, чтобы немедленно им воспользовались и с помощью него состоялся между людьми разговор.