Колебания - [48]

— Женя, доброе утро, нет, разумеется, я только первый лист… — тут Максим осекся, заметив, что держит в руках уже всю стопку и что до её конца осталось совсем немного.

— Что, даже не заметил? — снова засмеялась Женя. — Значит, хорошая вещь, — сказала она уже серьёзно. — Что там?

Максим показал ей текст и положил его на стол.

— «Факультет», — по ошибке к вам в отдел занесли. Я заберу себе?

Женя, улыбаясь, кивнула и спросила:

— Дашь прочесть позже? Интересно же, что заставило тебя забыть о времени.

— Конечно, конечно, дам, угощу кофе, например, и почитаем вместе, — вдруг услышал Максим нескладную неожиданную фразу, произнесённую почему-то его голосом. Тут же вновь на его лице отразилось удивление, но Женя, на секунду как будто смутившаяся, по-прежнему весело сказала:

— Договорились! Но только если почитаешь мне вслух.

И Максим, кивая и улыбаясь, вышел из отдела поэзии.

Однако через секунду он вернулся и забрал оставленный на столе текст, после чего, чувствуя смеющиеся взгляды Жени, вновь вышел в коридор, только тогда вспомнив о кофе и тут же вновь забыв.

У себя в кабинете Максим сел в кожаное чёрное кресло и начал читать текст во второй раз, уже более вдумчиво и спокойно, пытаясь понять, как это он не заметил, что, когда Женя поздоровалась с ним, он успел уже прочесть почти всё, а не только один лист. В ушах у него ещё звенела странная, нелепая фраза, произнесённая его голосом, и не менее неожиданный ответ, полученный на неё. Но с каждой строчкой Максим всё более погружался в удивительный, как ему казалось, текст. Его лицо постепенно приняло спокойное, несколько мечтательное выражение. Вновь проплывало перед его мысленным взором всё, что было неизмеримо важным на протяжении шести лет.

Он окончил филфак Университета три года назад — бакалавриат и магистратуру. Длинные серые коридоры Старого гуманитарного корпуса, большие панорамные окна, романтика разрухи, странные люди — всё это было так знакомо ему, что он, не замечая, сжимал бумажные листы и мял их по краям. Мысленно Максим, прочитав только половину, уже готовился к разговору с главным редактором, придумывая аргументы, которые такого человека как Фатин могли убедить бы в ценности присланного текста.

В жизни главного редактора Геннадия Юрьевича Фатина всё зависело от настроения, — и тот, кто сказал бы, что от настроения не может зависеть всё, а только лишь некоторые вещи, попросту не был знаком с Фатиным. Он удивительным образом всегда чувствовал на себе влияние меняющейся погоды, растущей и убывающей Луны, вспышек на Солнце и вообще всего, что существует в природе и может хотя бы в теории иметь негативное воздействие на человека. Если с утра ему наступали на ногу в общественном транспорте, или обрызгивал проезжающий мимо автомобиль, или кофейный автомат, сжевав купюру, не выдавал сдачи, — тогда сотни текстов летели в красную пластиковую урну в кабинете Геннадия Юрьевича. Если же с утра жена готовила вкусный завтрак, а солнце ласково сияло и не светило в глаз, а в метро, когда он спускался туда, приезжал пустой поезд, — тогда Геннадий Юрьевич охотно обсуждал, кинуть ли текст в красную урну, или всё же отложить в правый ящик стола. Или же — что бывало совсем уж редко, например, когда выручка за месяц оказывалась больше, чем он предполагал, — сразу позвонить приславшему рукопись автору и поздравить его.

Правый ящик стола был особым местом, куда Фатин складывал некоторые тексты, вызывавшие сомнение. Вроде всё в них было неплохо, — но последняя глава Фатину никак не нравилась. Или, наоборот, конец был отличным, — но главного героя звали некрасивым именем. Обычно правый ящик стола освобождался от всех этих текстов в «день злости»: раз или два в месяц Фатин, не в силах бороться со своей ненавистью, освобождал и ящик, и стол, и тексты летели в красную урну один за другим, а она переполнялась ими, уродливо торчавшими во все стороны.

Регулярно в урну летели такие романы начинающих авторов, как «Виртуальная смерть», «В печальной стране», в то время как часто везло авторам «Любви на кончиках ресниц», «Черничной нежности», или, более смелого, «Страсть и слава».

Потому Максим и сидел, размышляя, каким же окажется день для Геннадия Юрьевича, который к тому моменту ещё не появился. «Наверное, хорошим: солнце сияет… А, может, и плохим: ветер сильно дует…»

Спустя час пришёл, наконец, Геннадий Юрьевич. Максим узнал об этом, услышав, как хлопнула дверь в конце этажа, и подумал, пойти ли ему к Фатину сразу или позже. «Сейчас Фатин ещё не устал от работы, но, с другой стороны, только пришёл и мог устать, пока ехал. Попозже — он устанет от работы, но, с другой стороны, может представиться подходящий момент…» Вздохнув, посидев некоторое время с выражением нерешительности и потерянности на лице, Максим всё же встал и, не вытерпев, схватив рукопись со стола, направился к Фатину, ни на секунду стараясь не упускать призрачное видение Жени, читающей вечером этот текст в мягком сумраке кафе.

У двери он всё же замешкался и лишь через минуту нерешительно постучал со странной надеждой, что никто не ответит, однако тут же услышал: