Колебания - [47]

Но было всё же кое-что, помогавшее Яне двигаться дальше, когда сама она уже не справлялась.

Неподалёку от её дома находился маленький книжный магазин «ВПереплёте», на вывеске которого буква «В» обвивалась вокруг «П», переплетаясь с ним, будто вьюнок с прутьями изгороди. Узнала Яна о магазине давно и совершенно случайно, когда вместо привычного маршрута от дома к метро ей пришлось идти в обход из-за очередной московской стройки, которые никогда и не прекращались, сколько Яна себя помнила. Через пару месяцев после того, как она начала писать, полупустой магазинчик стал вспоминаться ей, и отчего-то Яне очень хотелось зайти туда. Спустя некоторое время женщина, работавшая там, Маргарита Алексеевна, запомнила странную девочку, несколько раз в неделю приходившую будто бы только для того, чтобы побродить между книжных стеллажей, и ничего не покупавшую. Яна же приходила всё больше для того, чтобы перекинуться парой слов с этой женщиной или обменяться взглядами — почему, для чего это было нужно ей, она и сама до конца не понимала, однако всякий раз от этого как будто становилось легче.

Наконец, спустя, казалось, целую бесконечность, завершился для Яны третий курс в университете, и наступило лето, за которое было отредактировано и допечатано всё, что так долго не давало покоя. Весь факультет, вся двойственность и неоднозначность происходившего там, — всё осталось теперь на бумаге, — и покой, наконец, наступил.

Книга — то есть стопка распечатанных листков — была готова, — но приветливо был приоткрыт и ящик стола, в который теперь эту книгу следовало поместить. И этот-то ящик моментально разрушил весь хрупкий покой.

Кому может быть интересно? Что делать дальше?

Тогда начался удивительный своей бесполезностью процесс рассылания «рукописи» во всевозможные издательства, а затем правки, редактирование и вновь рассылания. Получалось, что книга очерков об одном из факультетов «главного» университета Москвы, о живых людях, о том, что имело место быть в реальной жизни, оказывалась скучнее надрывных романов об отношениях сексуальных меньшинств, о дискриминации и угнетении и о кровавых преступлениях, — то есть обо всём том, что точно так же являлось частью жизни современного общества, но интересовало читателей больше. Теперь Яна ясно видела: молодому прозаику, среди всех людей творчества, придётся тяжелее всего. В издательства ему путь всё равно что закрыт, а в интернете роман или очерки — что-либо длинное — неизвестного нового автора читать попросту не станут; потому так легко сетевая поэзия обогнала прозу, потому о современной — хорошей и новой — прозе не знают массово, даже если она и есть. Было непонятно, что противопоставить этой мерзкой, бессмысленой системе, успевшей сформироваться и укорениться за такой относительно недолгий срок в приблизительно двадцать лет.

И никто не знает, чем могло бы закончиться это скитание в мирах причудливых мечтаний и реальности, вечно сталкивающихся между собой и сотрясающихся, если бы однажды, вдруг — то есть так, как бывает, знала Яна, лишь в глупых фильмах — весёлый человек по имени Максим Стоцкий, приехавший на работу чуть раньше обычного, купив кофе на первом этаже и приветливо здороваясь с встречающимися ему коллегами, не заглянул бы в отдел поэзии, чтобы сказать «привет» Жене, новой сотруднице редакции, и не бросил бы случайный взгляд на погребённый под бумагами письменный стол, на котором сверху, на самом видном месте, лежал разорванный конверт, а рядом испещрённые текстом листки бумаги, на первом из которых было крупно напечатано «Факультет».

Глава 4

Максим, не застав Женю на рабочем месте, слегка огорчился, но тут-то его взгляд и упал на листок со словом «Факультет»; он удивился, и его открытое, круглое лицо с карими глазами за стеклами очков выразило это удивление — столь явное, что по нему можно было бы сделать отличную маску для театрального представления. Его лицо всегда моментально и точно выражало любую эмоцию.

Как мог листок с текстом, лежавший среди сотни таких же листков с текстом, броситься Максиму в глаза и заинтересовать его?

Во-первых, на листке была проза, а не стихи, и это означало, что конверт по ошибке занесли в отдел поэзии, в то время как должны были в отдел прозы, к Максиму. Во-вторых, слово «Факультет» в его сознании тут же потребовало определённого и единственно возможного прилагательного перед собой; и позже, хотя сначала Максим и усомнился в этом странном предчувствии, оказалось, что оно его не обмануло — к несомненной и не всем понятной радости Максима.

Всё ещё с классическим и даже слегка забавным выражением удивления на лице он поставил кофе на стол и взял листок. Через секунду кто-то тронул его за плечо, и Максим вздрогнул, будто разбуженный.

— Ты что, решил вот так, стоя тут, посреди кабинета, всю рукопись прочесть? — смеясь, спрашивала его Женя, и Максиму невольно вспомнилось описание женского голоса как мелодичного звона серебряных колокольчиков, которое он не раз встречал в классических романах. Это вдруг показалось ему удивительно точным, но почему-то забавным описанием, и ему захотелось рассмеяться, как от очень смешной шутки, но он сдержался; и только его лицо от звенящего в душе и сдерживаемого смеха всё как будто засияло, когда он ответил: