Колебания - [45]

Шрифт
Интервал

«ты увидишь меня в силуэтах полночных птиц», — отыскала в следующем.

«я тебя же прощаю, но не могу простить», — завершила она четверостишие, точно приставила хвост к лошади.

Эта забава так понравилась ей, что она проделала точно то же самое ещё с несколькими стихотворениями. И всегда результат оказывался удивительно одинаковым, блестящим: стихи словно совершенно ничего не теряли, казалось, их строчки можно бесконечно менять местами, и перемешивать, и произносить в любом порядке.

«искать себя в пустых электричках и эхе пустых подъездов», — прочитала Яна в одном из классических стихотворений сети.

«октябрь сгорает короткой спичкой и жаждой иных поездок», — встретила в каком-то ещё.

«мы подвели итоги когда завершилось лето», — взяла наугад из третьего.

«улицы тонут в смоге, на полке лежат кассеты», — подобрала подходящее окончание, едва уже сдерживая смех.

И ещё, думала Яна, прочитав уже столько стихотворений сети, что они звучали у неё в голове нестройным эхом, все похожие, все говорящие об одном, — ещё, думала она без снобизма, эта новая привычка — тенденция — оформлять стихотворения так, будто бы они и вовсе не оформлены: отсутствие запятых, тире, зачастую вообще любых знаков препинания — особенно — отсутствие точки — это не своеобразное ли отражение некого хаоса мысли, её отрывочности, может быть, внутренней неуверенности, незаметной даже самому автору? А, может быть, и наоборот — уверенности сильной, переходящей в равнодушие к тому, что другие подумают о той или иной фразе; он просто бросил её, не обдумывая и не мучаясь днями и ночами, нужна ли в её конце запятая или точка, — вообще не думавший ни о чём подобном, желавший только высказаться и выразить идею. Фраза как бы остаётся висеть в воздухе, не имеющая интонационной законченности, не представляющаяся цельной и более не волнующая автора. Взгляду открывается свобода за пределами этой незавершённой фразы; фраза сама будто плавно перетекает в белизну пустого пространства, окружающего её со всех сторон. И взгляд следует в это пространство за ней, не находя точки — остановки в пустоте

Это даёт — зрительно — дополнительную свободу воображению, позволяет ему работать усиленно, дорисовывая картину, которая ведь кажется лишь наброском, черновиком, — даже если и не является им, — торопливой записью на салфетке, отрывком услышанной где-то речи, случайным кадром, выхваченным из фильма

Обрывочность и незавершённость во всем; смешение. Это и как свобода, становящееся бесконечным творчество и со-творчество, не желающее хоть когда-либо завершить себя точкой, это и глубина, проявляющаяся как бы в недосказанности, — это и как хаос, путаница, поверхностность, спешка. Черкануть строчки, скорее оставить их в информационном поле будто вырванной из блокнота страницей, потому что некогда оформлять, новые идеи и бесконечные дела уже зовут. Нет желания тратить время на заглавные буквы и чёрточки. Время убегает, оно ценнее всего. Культ убегающего времени, уходящей молодости. Если и не «умереть молодым», то уж вволю предаваться ностальгии и мечтам — об уходящем, уже ушедшем и о том, чему ещё предстоит только — однажды — уйти.

И всё это — в одной отсутствующей точке, в игнорировании всех тире и запятых

Мелочь, говорящая обо всём

Подсознательное нежелание ставить точку и — даже — делить то, что представляется целым, на части запятыми.

Стихотворение как отражение одного чувства, порыва, который не должен быть разделён ничем, — так чувствуется

Непрерывный поток сознания

Несмолкающая просьба в глубине души: не заканчивайся, не заканчивайся, не заканчивайся — строка, строфа, жизнь

Так размышляла между делом Яна, и, наблюдая за некоторыми из известных в сети поэтов несколько пристальнее, чем за прочими, ясно видела, насколько они — ставящие моноспектакли по собственным стихам, ездящие в туры по России, записывающие аудио- и видеоверсии стихов и пишущие о современности — обгоняют совершенно всех, и известных прозаиков, и других сетевых и толстожурнальных своих коллег. И в таких она верила, и радовалась, что они существуют; за ними, казалось, и было будущее поэзии.

Об этом — о современном литературном мире, обо всех его несовершенствах, уродствах, немногочисленных достоинствах и собственных, смутных и робких ещё, надеждах что-то в нём изменить — Яна думала, вероятно, даже больше, чем следовало. Но однажды, не раз упрекнув себя же саму в зависти и предвзятости, насмотревшись сполна на чужое и поразмышляв над тем страхом, который вызывало в ней слово графоманство, Яна перестала всё же мучить и без того расстроенные нервы походами в отдел «современной российской прозы»; прекратила она и изучение интернет-порталов, и сосредоточилась полностью на собственных идеях, текстах, в которых пыталась эти идеи воплотить, и на чтении классической литературы. Кроме того она вспомнила и несправедливо забытую ею вечную истину, заключающуюся в том, что время смоет всю грязь, что в конечном счёте останется только золото. Всё просеется через время, и навсегда сохранится лишь то, что действительно важно. И когда Яна вспомнила это, её неуверенность, раздражённость и отчаяние постепенно сменились силой, вдохновением и любовью.


Рекомендуем почитать
ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].


Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Варшава, Элохим!

«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Матани

Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.


Человек у руля

После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.