Колебания - [124]

Каждый раз, выходя на крыльцо корпуса, Яна думала — скоро всё кончится. И в этой мысли, в этом ощущении было много больше, нежели простые радость или печаль. Яна вдыхала холодный воздух, закрывала на секунду глаза и пыталась прочувствовать неповторимый точечный момент. Она смотрела в сторону туманного Главного здания, белеющего в молочном сыром воздухе, на ведущую к нему длинную аллею мокрых голых деревьев, на тёмно-зелёные ели, на блестящий от воды асфальт и зеленоватую плитку дорожки сбоку от корпуса, на оживлённых студентов, курящих на крыльце — какие у них особенные лица, какие молодые, разные, яркие, печальные и смеющиеся, и очень живые… Каждый раз Яна чувствовала всё это таким особенным, таким неповторимым и ускользающим, что даже будто бы освещение всего вокруг становилось другим, и она ещё задерживала этот момент ненадолго, ощущая его всей душой, будто маленький ребёнок, не желая отпускать, — но тут обыкновенно к ней подходила, смеясь и выдыхая сигаретный дым, Лиза, — и тогда момент тут же, молниеносно ускользал, и рассеивались все слетевшиеся и закружившиеся было метафорические призраки, и мир вокруг вновь становился обычным, и тёмные величественные ели вновь превращались в мокрые от дождя жалкие ёлки, и туманная пелена над главным зданием, окутывающая его шпиль, вновь становилась попросту скоплением капелек, и студенты, курящие на крыльце, — какие у некоторых глупые и пустые лица, какой неприятный смех. Что было секунду назад? — Яна не помнила, она забывала.

Январь был украден, взят в плен и измучен; ничто не могло спасти его, и предпоследняя в жизни Яны сессия властвовала над ним, превращая из полноправного зимнего месяца, да к тому же — первого, долгожданного месяца нового года — в бледный едва заметный призрак, и дни его проносились, униженные, зажигаясь и гаснув, из первого числа становясь неожиданно шестнадцатым, и лишь такой живой и пытливый ум, как у Яны, мог отрешиться на секунду от круговорота листков, вопросов и преподавательских неприятных лиц и как бы вглядеться в незаметную для большинства, оборотную сторону.

И на этой оборотной стороне Яна наблюдала и видела — скоро всё кончится. Разумеется, это чувствовали все, и каждый, теряя уже терпение, ожидал, когда, наконец, останется позади несчастливый январь, когда и усталость отхлынет хотя бы на день, на неделю, когда и последний семестр начнётся, чтобы пронестись за секунду, и когда вновь, теперь уже под звон майских цветов, начнётся последняя сессия, а с нею и госэкзамены, и защиты дипломов. Разумеется, так или иначе этого ожидали, в это верили и на это надеялись все и каждый, изнемогая на последнем курсе уже от избыточности, от монотонности однообразия, от самого этого томительного ожидания. Где-то впереди простиралась жизнь, звала и обещала что-то — даже тем из них, кто не любил её, — или, по крайней мере, остальных убеждал, что не любит, — но разве, если взглянуть внимательнее, отыщется хотя бы один среди них, студентов выпускного курса, кто совершенно искренне ненавидит жизнь? О, нет, таких нет, есть лишь те, кто устал, кто напуган, кто ищет любви, нигде не видав её, кроме как в фильмах, кто ждёт хотя бы одного доброго слова и может в течение целого дня так ни от кого его и не услышать, есть те, кто плачет над нудными учебниками, кто в свои двадцать лет продолжает бояться преподавателей, кто, будто девочка в пятом классе, получает словесного подзатыльника от родителей за «четвёрки» и «тройки»; есть все они и многие другие, но в глубине души каждый лишь хочет добра и света, и не всегда это его вина, если не получает; и даже циничным скептикам, разочаровавшимся одиноким Печориным, уверенным непоколебимой горькой уверенностью, что по окончании Университета их ожидает мытьё полов, свободная касса или необозримой величины стопка бумаг, уходящая в самые небеса, даже и этим что-то мерещилось впереди чудесное, что-то золотистым лучиком прорывалось на горизонте, и, хотя оттого и вдвойне горько им становилось, ведь они, едва почувствовав это, тут же смеялись над собой и вновь уверялись в неизбежном ужасе будущего, всё же и у них глубоко в душе была эта надежда, было ожидание радости, счастливой и долгой жизни, которая в понимании каждого включала в себя различное: тут были и путешествия, и семья, и дети, и заоблачная карьера, и интересная работа, и круг друзей, вечный и молодой, не сужающийся и не тающий никогда, и домик у моря родителям, и мир во всём мире, и исчезновение смертельных болезней, и колонизация Марса, которая произойдёт неожиданно именно в их век, — да чёрт его знает, чего там ещё было и чего только не было, в этих смутных ожиданиях от жизни, которая вся ещё была впереди. И потому — едва ли, едва ли, даже со всей тщательностью поискав, удалось бы обнаружить сердца действительно мёртвые, чёрные и пустые. Нет, эти дети такими не были, и они сами стали бы первыми, кто принялся спорить с такими «искателями», кто уверял бы их, что ничего они не найдут.

И однако — острее других Яна чувствовала, что скоро всё кончится. Каждую секунду, которую на словах она называла отвратительной, на самом-то деле она берегла и любила, быть может, сама того не желая; зачёты, экзамены, списки вопросов и ответы на них — бесконечный поток гуманитарной информации, заполняющей мысль и душу прекрасной абстракцией, бессмысленные