Когда жёлтый карлик выходит на охоту - [32]

— Алина! — он тут же шагнул мне наперерез и даже попытался схватить меня за руку. — Привет!

Пришлось остановиться и настроиться на то, чтобы выдержать этот разговор:

— Привет. Какими судьбами в нашем городе, дорогой отец?

Мама всегда меня пыталась убедить в том, что я не должна выражать хотя бы открытой неприязни к своему родителю, который лично мне никогда ничего плохого не делал. Но я свою историю оценивала с несколько иных мировоззренческих позиций: никто не обязан испытывать к кому-то благодарность только за то, что тот подарил ему жизнь. Ведь дети об этой жизни не просят, так с какого же момента они превращаются в должников? Мать свою я любила безоговорочно не потому, что появилась в ее животе, а потому что такой человек, в принципе, заслуживает любви и почитания. Я считала себя должной ей по своему собственному выбору. Отец же в категорию моих кредиторов никогда не попадал. Точнее, перестал попадать с того самого момента, как обзавелся другой семьей и другими «должниками».

Он попытался улыбнуться, но выглядел при этом заметно скованным:

— А мама тебе разве не говорила? Мне же от организации квартиру выделили… Так что мы теперь тут жить будем…

Он словно извинялся за то, что вторгся на мою помеченную территорию, но меня этот факт не озаботил. Очень сильно сомневаюсь, что мне не останется места, если кроме остального городского населения тут поселятся папаша, его жена и сын. К счастью, у обоих моих родителей хватило ума, чтобы не заставлять меня считать Костика своим младшим братом. Когда он родился, папаша, конечно, привез его с целью знакомства, но тогда я уже обладала солидным двенадцатилетним возрастом и накопленным за годы жизни без отца опытом, поэтому я даже не взглянула на визжащего младенца. Тот факт, что у нас с ним одна фамилия, меня тоже не обязывал ни к любви, ни к привязанности.

— Может, и говорила, а я мимо ушей пропустила, — ответила честно. — Ну так и чего ты хотел-то?

Он стушевался еще сильнее и находился уже настолько близко, что мне даже стало не по себе.

— Алина, ну ты ведь дочь моя… Я хотел бы наладить отношения! Знаю, что виноват перед тобой, но ведь хоть что-то я могу исправить… — он говорил все быстрее и быстрее, что выдавало его нарастающее волнение. — Я не пью уже несколько лет! Ты имеешь полное право злиться на меня, но ведь ты помнишь, что это не я не захотел общаться с тобой, а ты сама! Я хочу оказывать тебе помощь, чтобы хоть как-то компенсировать…

Папаша внезапно осекся, ожидая моего ответа на эту странную тираду. Тогда и мне пришлось высказаться:

— Я не поняла, у тебя рак, что ли?

Он грустно усмехнулся, отвел рассеянный взгляд в сторону:

— Нет, дочь, не рак. Наверное… возраст.

У меня ледяное сердце, чем я всегда гордилась, но в этот момент то ли от его вида, то ли от тона голоса мне расхотелось ему говорить нечто такое, от чего его плечи опустились бы еще ниже. В конце концов, даже с точки зрения здравого смысла и обоснованной неприязни нет никакой необходимости запинывать человека психологически.

— Ясно. Но мне не нужна твоя помощь. Не в том смысле, что «твоя», а помощь вообще.

Не знаю, оценил ли он мое великодушие или нет, но отчего-то воспрял духом:

— Света мне рассказала, что ты живешь в доме писателя и неплохо зарабатываешь. Но ты можешь жить и у нас! — его взгляд немного потух, когда он оценил мою реакцию на такое предложение. — Алина! И Маша, и Костя были бы только рады… Или хотя бы заходи к нам на ужины…

«Света» что-то уж слишком болтлива, как я посмотрю. Ах, моя наивная мама, готова все выложить без утайки практически чужому человеку! На самом деле, мне было плевать, рады там какие-то маши и кости моему присутствию или нет, но если вдруг возникнет такая необходимость, то я лучше приму приглашение отца, чем взвалю на маму дополнительную финансовую нагрузку. Между гордостью и гордыней есть существенная разница — гордость возвышает тебя, а гордыня топчет. Рациональность и холодное сердце всегда способны договориться со своей гордостью, если это принесет долгосрочный выигрыш.

— Хорошо. Пока у меня все отлично, но если вдруг…

— Правда? — он все же ухватил меня за руку. — И, это… ты звони, если вдруг какая помощь понадобится! И на ужины…

Чтобы наконец-то закончить эту тягомотную встречу, я согласилась обменяться с ним номерами телефонов, за что и была отпущена на волю.

Но настроение мое так и не собиралось восстанавливаться. Я готовила ужин, то и дело мысленно возвращаясь к нашему разговору. Как же сложно устроены люди! Отец чувствует вину — это понятно и справедливо, но почему тогда мне от его вины становится неуютно? Мать часто повторяла, что ненависть разъедает человека изнутри, что если я в силах, то для самой же меня было бы лучше перестать ненавидеть. Но я, наоборот, в ненависти черпала собственную энергию! За все, что я сделала, я могу благодарить только ненависть к отцу и любовь к матери. Каждый раз, когда у меня заканчивались силы, когда наваливались денежные проблемы, когда ноги от многочасового стояния за барной стойкой к утру опухали, я вспоминала о том, что не имею права остановиться. Никто не позаботится обо мне или о матери — и этому осознанию меня научил именно отец. Да чего бы я ни достигала — всегда моим моторчиком внутри была эта энергия. Что же вдруг сегодня переменилось, когда моя ненависть была потешена еще и его виной?