Когда мы молоды - [82]

Обойдя заводы вдоль южной ограды, Вальтер вышел к реке. С тоской поглядел в ту сторону, где среди огромных, гудящих, пышущих жаром котлов и чанов затерялась переодетая в грубую спецовку аппаратчица Эрика. Спустившись к воде, он медленно, нерешительно, словно не зная, нужно ли это делать, разделся и нехотя растянулся на песке единственного на людвигсхафенской стороне небольшого пляжа. Позади неторопливо нес свои бурые воды Рейн, мутный от промышленных стоков, а перед глазами, заслоняя горизонт, громоздились темные силуэты заводов.

Большие заводы. Больше ста тысяч людей, считая семьи рабочих, кормятся тут. Кормились наши отцы, бог даст, прокормимся и мы, а там и наши дети…

Вальтер не обижался на судьбу. Живым и здоровым он вернулся на родину из английского плена, нашел работу, его девушка осталась ему верна — чего еще требовать от жизни человеку? Высокие материи не увлекали его. Какой толк болтать о ссоре между русскими и американцами, о плане Маршалла, о денацификации, о будущности Рура? Все равно нас не спросят.

Когда ему приходилось слышать, что в таинственном корпусе № 14 производят вещества огромной взрывчатой силы, вроде тех, что в войну применялись для самолетов-снарядов, он только отмахивался: да черт с ними, что бы ни выпускали. Все равно нас не спросят. Чего раздумывать о делах, заведомо от тебя не зависящих?

Сейчас, лежа на солнце, подставив жарким июльским лучам мускулистое, сильное, привычное к загару тело, Вальтер снова вернулся к этим мыслям. Ну-с, как вам теперь следует смотреть на эти вещи, герр Вальтер Бурхарт, солидный человек, глава семьи? Вот с Эрикой и надо все обсудить, слава богу, времени на такие разговоры хватит. Сколько у них еще времени впереди! Вечерами, придя с работы…

Воображение послушно рисовало картинки счастливой, безмятежной жизни в маленькой уютной квартирке на Шустергассе…

Июль выдался необычайно жарким. Рыба из рек выскакивала на берег, на складах сам собой воспламенялся уголь, по всей Европе горели леса. В городах раскаленные тротуары обжигали ногу сквозь подошвы башмаков.

Разве можно в такую жару спать на солнцепеке? Вальтера мучили кошмарные сны: зеленые чудовища с красными глазами волокли куда-то его Эрику, норовя зарядить ею самолет-снаряд.

— Фу, какая чушь, — вслух произнес Вальтер, проснувшись и мотая головой.

Но тяжесть в голове не проходила, странный звук, похожий на вой сирены, не утихал.

Вальтер огляделся. Солнце уже склонялось к западу. Плюгавый буксирчик тащил по Рейну огромную баржу, нагруженную продукцией ИГ-Фарбен. В зыбкой, раскаленной дымке синели силуэты заводов, величественные, как вечность.

То, что произошло дальше, показалось Вальтеру продолжением его страшного сна. Над центром заводской территории появилось маленькое белое облачко. Оно росло, и усиливался пронзительный свист, раздававшийся у Вальтера в ушах. Вдруг в небо взметнулся огромный куст красно-желтого пламени. Мгновение спустя землю потряс взрыв невероятной силы. Гриб белесого дыма взвился ввысь и расплылся по всему небу, заслоняя солнце. В несколько секунд ослепительный день сменился густыми сумерками. Взрывы послабее гремели оттуда, где вместо многоэтажных корпусов и торчащих в небо труб были видны лишь вихри огня и дыма…

Сквозь едкий дым бежит человек. Бежит по улицам, захлебываясь дымом, не замечая, что полуодет, бежит, ничего не видя вокруг, перед широко раскрытыми безумными глазами тьма непрогляднее застилающего улицы дыма. Он спотыкается, падает, снова подымается и бежит дальше.

Неузнаваемы улицы, по которым его гонит отчаяние. Мертвые коробки с зияющими глазницами окон вместо пусть и убогих, но по-немецки опрятных домов. Провалившиеся черепичные крыши, из-под них торчат скелеты стропил, а между ними все еще болтаются веревки с бельем. Вместо чисто выметенных мостовых и тротуаров сплошная свалка — стекло и черепица, оконные рамы и двери, овощные лотки, домашняя утварь, все изломано, все вперемешку. Совсем как в дни американских бомбардировок.

Ничего не узнать, переменились и вещи, и люди. Людей все больше, все гуще испуганные толпы. Кто спешит к заводу, искать мужа, отца, кто — домой, тревожась о семье, об имуществе. Натыкаются друг на друга, но никому и в голову не приходит извиниться, не до вежливости. Рассердиться, выбранить сбившего с ног тоже нет времени. Не найти дороги к дому, не узнать собственного жилища. Люди стоят перед изувеченными зданиями, в оцепенении глядя на разрушения: каково-то будет все восстанавливать, на одних оконных стеклах разорят спекулянты!

Работая локтями, Вальтер пробивается к заводским воротам. Молча, задыхаясь, с остервенелым выражением на окаменевшем лице, рвется он туда, и люди расступаются перед ним, давая дорогу и словно признавая его право быть там среди первых.

Но доступ к воротам закрыт. Цепь полицейских сдерживает толпу, чтобы не запрудила проезд. В заводской проходной хозяйничают французские солдаты, они только выпускают наружу, войти нельзя, а выходить, похоже, некому, если не считать тяжелораненых, их тащат через проходную на носилках. В удушливую смесь гари, дыма и газов врезается пронзительный звон, один за другим, тесня обезумевшую толпу, в ворота проскакивают красные автомобили, пожарники на ходу натягивают противогазы, исчезают в дыму. А толпа ревет, чего-то требует, рвется куда-то, полицейские хладнокровно действуют резиновыми дубинками, время от времени для острастки стреляют в воздух.