Когда мы молоды - [74]

— Ого, да вы, оказывается, занимаетесь тяжелой атлетикой, никогда бы не подумал, — пошутил он.

Она принужденно засмеялась. Но тут девчушка, вскинув головку и лихорадочно сверкнув блестящими глазами, выпалила:

— Да нет же, это не мамины штуки, это — дяди Гошины!

Он скользнул по ее лицу добрым, понимающим взглядом, но она вдруг почувствовала себя под этим взглядом совсем иначе, чем до сих пор. Слишком много, как ей показалось, было в нем понимания, как будто он увидел своими проницательными, мудрыми глазами все, то есть буквально все, без остатка, и уже знал абсолютно все о рабочем парне с последнего курса вечернего института, без пяти минут инженере, ее послушном увальне, своей тихой податливостью достигшем того, что уже оставляет здесь гантели, с которыми по утрам проделывает свои упражнения.

Что-то изменилось в поведении гостя. Рука на ее спине расслабилась и обмякла, глаза больше не задерживались с изучающим выражением на ее лице, было похоже, что из него вынута прятавшаяся в его теле упругая пружина. А сама она чувствовала себя так, словно ее вырвали из сказочного мира, и вокруг снова серая действительность: ну да, конечно, еще молодая, но уже получившая немало жизненных уроков женщина, уставшая от вереницы рабочих будней, с красивым пока лицом, но следы злоупотребления косметикой вполне различимы, она танцует и флиртует с еле знакомым мужчиной, он видит ее насквозь, в силу своей профессиональной многоопытности, — как в рентгеновском кабинете… И такого человека пыталась она завоевать? Ах, до чего ненавистны могут вдруг сделаться люди, которые понимают и знают о нас больше, чем мы были готовы открыть!

Холодная тень пролегла между ними, тень «дяди Гоши» с его десятикилограммовыми гантелями, уже привычными для ребенка, нуждающегося в отце. Они продолжали танцевать, пока не сменилась музыка. Потом он, понимая, что было бы неуместно сразу уйти, снова сел, с виду по-прежнему непринужденно, в то же кресло. Некоторое время продолжалась довольно оживленная беседа — о том, что интересно обоим. Потом он дружески распрощался. О новой встрече ни слова.

Негромкий рокот мотора под окном. Вот он чуть усилился. И стал постепенно удаляться. Глядя прямо перед собой, она сидела в кресле. Девочка неслышно затаилась в своем углу. В радиоприемнике что-то потрескивало. Наконец она его выключила, встала, неровным шагом прошла в угол и толчком ноги задвинула гантели под тумбочку.

Девочка начала потихоньку всхлипывать.

— Ну чего ты теперь-то ревешь? — бросила она дочери. — Бестолочь!

1979

ВАЛЕНКИ

Каждый, кто встречался Вале этим утром в редакционном коридоре, останавливал ее и говорил что-нибудь, вроде «молодец, поздравляю» или «ты сегодня именинница».

Ответственный секретарь на летучке сказал:

— Вот, учитесь, товарищи. Все та же тематика — производственный подвиг. Как будто ничего нового. Но написано с душой, и посему — читается. Читается ведь, ничего не скажешь!

А Валя смотрела в пол, хмурилась и думала: «Дался им этот очерк!»

* * *

Гулко ухали тяжелые молоты, и сотрясалась земля. Гудел жар в приземистых печах, похожих на дома с плоскими крышами, которые Валя видела в казахской степи, в маленькие окошки вырывалось пламя, яростное и прозрачное. Серо-голубая дымка стояла в воздухе, в ней расплывались очертания ажурных стальных стропил, поддерживающих стеклянную крышу. Позванивая, медленно двигался кран, он нес тяжелую малиново-красную болванку, и Валя никак не могла разглядеть, кто и откуда им управляет.

Молодой человек из завкома, Валин провожатый, шел чуть впереди, показывая ей, как надо ставить ногу на запорошенную серой окалиной землю, чтобы поменьше запачкать ботинки. Когда на пути попадались груды поковок или вагонетка стояла на рельсах, загородив проход, молодой человек подавал Вале руку — он был хорошо воспитан. А Валя с каждым шагом почему-то все больше стыдилась того, что она действительно старается не запачкать своих желтеньких, на каучуковой подошве, выстланных мехом ботинок.

Молодой человек временами останавливался и что-то кричал ей на ухо. А ей думалось, что он мог бы держаться подальше и кричать погромче. Она кивала, ничего не понимая.

Наконец они остановились возле одного из молотов. Под его черной аркой вокруг массивной наковальни двигалось несколько рабочих, тоже черных. Завкомовец подошел к тому, на которого все косились, как на дирижера, и стал что-то кричать ему в ухо.

«Неужели это Уваров?» — подумала Валя с разочарованием.

Худощавый, среднего роста человек в черной бязевой куртке, надетой на голое тело, слушал слегка наклонив голову с сосредоточенным выражением, кивал и исподлобья взглядывал на Валю. Черты его лица были искажены черными мазками, напоминающими грубый грим, и красными отсветами из нагревательной печи. Угадать, что именно это и есть знаменитый на всю страну кузнец, было бы невозможно. Но еще больше разочаровывал молот. Просто не хотелось верить, что звание Героя было добыто на этом заурядном, не выделяющемся ни величиной, ни оригинальностью конструкции молотишке, когда рядом стояли стройные гиганты молоты.

Подали новую заготовку, бригада накинулась на нее, как будто это была долгожданная добыча, с которой не терпится поскорее расправиться. Молодой человек из завкома, отведя Валю чуть подальше, объяснил, что Уварову сейчас никак не оторваться, скоро конец смены, а задание еще не выполнено, была задержка из-за ремонта печи. Как только будет свободная минута, он к ней подойдет.